Тихая вода - [11]

Я узнал о нем так мало, что сначала не мог найти слов для статьи. У него не было семьи, он не любил дружить, не слыл профессионалом, ни с кем не сходился, а если такое и было, то где-то не здесь. Поговорив несколько минут с его коллегами, коих я застал возле офиса Корпевского, курящими и болтающими, я вдруг понял, что Скворцов был тем человеком, о которых порой думается, что те занимают не свои места. Я не стал так писать. Кто я такой в его жизни, чтобы судить о его предназначении. Кто я? Сравнился бы с матерью, которая дала ему жизнь, ведь я ее отнял.

Я написал только, кем был он, с кем работал, не давая никаких оценок, и что нашли его мертвым в туалете подвального кафе с дырой в голове и сидящим на унитазе. И страшный смысл вдруг сам собой выплыл на экран, хоть я и не имел такой цели — в его жизни лишь смерть интересна. Интересна для других, ведь я и они, мы ничего не знаем о его жизни.

Убийство — что могло быть важнее и притягательней для читателей? Загадочное и бесповоротное. Так мне думалось, и чтоб напугать еще больше, я подкинул несколько версий, которые могли вполне сойти за правду. Их подсказал мне Минаев. Скворцов мог быть убит за то, что много знал, на почве ревности, за долги или шантаж. Но ничего я не утверждал. Все это сухо, но похоже на реальность. В конце долго колеблясь и стирая поминутно черные буквы с белого электронного листа, я пытался написать наиболее невероятный вариант. Только под утро, когда на улице светло и тихо, будто никого кроме меня нет, я выдавил пару строчек о том, что убийство могло быть случайным, невероятным, но случайным, а потому почти божественным, почти нечеловечьим. Сохранив и щелкнув на крестик в углу, я тут же ногой нажал красную кнопку на сетевом фильтре и обесточил компьютер. Знаю, ему это вредно, но сил не было больше терпеть. Закрыл глаза и отключился. Так крепко я не спал давно. И мне ничего не снилось.

* * *

Корпевский не звонил мне три дня. А статья тем временем лежала на краю его стола, пылилась и теряла актуальность. От этого я жутко мучился, и то и дело поглядывая на телефон, сам себя уговаривал не впадать в отчаянье. Никто не говорил мне, что статья пойдет в печать, но мне так этого хотелось, что каждый день начинался с приятной отрешенности от реальности, где я ничего пока не значу. Но Корпевский все не звонил, заставляя меня молчать о том, что я все же существую. Он строго запретил мне надоедать звонками. И, странное дело, в эти три дня я позабыл о Скворцове. Теперь в той статье был только я один.

Наконец это случилось. Я поднял трубку и задышал чаще обычного, а, положив ее, кинулся к вешалке в прихожей и, схватив куртку, бросился бежать. Мне была назначена встреча — сам Корпевский ожидал меня в своем кабинете, закуривая очередную дорогую сигару. Я все же думаю, у него имеется дополнительный источник доходов, иначе он не был бы так утончен во вкусах.

Он сидел в дыму, приятном, не едком, ароматном. Обожаю этот запах, ведь сам курю плохие сигареты, но даже их люблю. В руках он держал мою статью и взглядом водил по строчкам, словно только сейчас решил разобраться в той писанине, что бросили ему на стол три дня назад. Наконец он посмотрел на меня, беспокойного, сидящего в кресле напротив, теребящего зажигалку в кармане куртки. Я позабыл ее снять.

— Так себе статейка… — неохотно проговорил Корпевский и легонько отшвырнул листок обратно на край стола. Я промолчал — не успел сообразить ничего, не успел прочувствовать провал, как он невозмутимо добавил, — но я беру тебя, у меня есть место.

— Я рад, спасибо, — ответил я с облегчением. — Очень рад.

— Понятное дело.

— А как же статья?

— А что с ней?

— Вы ее напечатаете?

— Нет, — отрезал Корпевский. — Она неинтересная. Написана хорошо, правильно, но неинтересно.

— Зачем же меня берете? — я успел полюбить статью, но в чем-то Корпевский был прав. Только мне она могла быть интересна, ведь я знал чуточку больше всех остальных. Осознав это в одну секунду, я вдруг почувствовал будто огромный слиток золота, спрятанный за пазухой, очень дорогой и притягательный, но обжигающий и тяжелый.

— Я могу и не брать тебя, — Корпевский пожал плечами.

— Нет-нет, я согласен…

— Мне нужен человек. Ты сам писал статью, сам должен знать, что мой журналист… один из журналистов погиб. Я беру тебя с испытательным сроком, в любой момент могу вышвырнуть. Чего мне боятся? Ты пишешь толково, но скучно, несколько скучно. Пару месяцев есть, чтоб реабилитироваться. Сам понимаю, про Синицына писать — дело пустое… Возьмешь что-нибудь получше, сам ищи…

— Какого Синицына?

— Ну, Скворцова. Я плохо знал его… Да он мне и не нравился.

— Почему?

— Почему… какая тебе разница? — он вдруг уставился на меня, с минуту поразглядывал, а потом добавил. — Ты тоже мне не нравишься пока, надеюсь, ты не станешь наподобие всяких Скворцовых высасывать из пальца невообразимую чушь и с кислой рожой подавать мне на рассмотрение…

— Вы совсем не знали его… — сам себе не радуясь, пробурчал я с таким горьким привкусом во рту, что захотелось тут же выпить большой стакан воды.

— Ты был знаком с ним? — удивился Корпевский.