Тихая разведка - [56]

Разведчики невесело переглянулись между собой.

Из окна хорошо видна была лишь поляна. Солидной толщины стены и расположение окон вполне подходили для ведения долгой и прочной обороны. Но это была и ловушка. Запертые в этих стенах, они, конечно, проигрывали немцам, у которых была возможность маневра. Многое можно было предпринять против засевших в монастыре.

— Вы же хотели посмотреть на быт монашек, товарищ старшина, — отвлекая Двуреченского от тягостных мыслей, нарочито серьезно сказал Щегольков. Он хотел внести разрядку в эту не располагающую к юмору обстановку.

— Монашки монашками, — елки точеные, — натянуто улыбнулся Егор Двуреченский. — Лишнее не вякай и не высовывайся, чтобы тебя случайно не приголубила пуля снайпера, который свободно может устроиться вон на тех ветвях, напротив окна. Немцы могут нас выкурить, как пить дать, ручными гранатами. Ротным минометом — едва ли, учитывая крутую траекторию полета мины. Хотя бабушка надвое сказала… Смотря какой наводчик, а мастер своего дела попытается из нас блины испечь. А вообще — не будем гадать на кофейной гуще. Нужно подумать, как усилить бруствер, прикрыть его козырьком. И думать, как из этой мышеловки выбраться.

Под самым окном раздался голос, почти на чистом русском языке кто-то сказал:

— Эй, вы там, кроты сибирские! Сдавайтесь! Вы блокированы со всех сторон. Десять минут на размышление… И мы идем на штурм вашей цитадели.

В подтверждение раздалось несколько плотных автоматных очередей. Пули оставили следы на противоположной стенке.

— Дело табак! — заметил молчаливый Юлаев. — Пришла беда — растворяй ворота. А думается, как назло, очень туго…

Густой бас кого-то из немцев там внизу озорно, дурашливо прогнусавил:

— Эй вы, бандиты! Мы всех вас, понемногу, долго, долго будем резать…

Этот дурашливый бас, мешая русские и немецкие слова, поддержал нестройный хор издевательских голосов:

— Развеселилась шпана — гитлеровские ублюдки, отродье человеческое, — буркнул Щегольков. В его руках появилась немецкая граната с длинной деревянной ручкой, и со словами: «Нате, псы, попробуйте своим свиным рылом, чем это пахнет», — он метнул ее в окно.

Двуреченский осторожно посмотрел в проем окна. На пустыре, кроме убитых, никого не было. Фигуры вражеских солдат хорошо просматривались по всей видимой границе поляны. По команде некоторые из них короткими перебежками просачивались на монастырский двор, заросший сорными травами, кустами сирени и жасмина.

— Немцы, если не возьмут нас вечером, то дождутся завтрашнего утра. Пока что впереди — уйма времени. Ты как говорил, Иван? — словно подзадоривая Щеголькова, спросил Двуреченский. — Голь на выдумки хитра? Ты из рода честных и мудрых славян, выдай нам из своей копилки разума нужный козырь. Мы с Ахметом, в свою очередь, подумаем, как безболезненно покинуть это логово. А теперь веди наблюдение. Пошли, Ахмет! До заката солнца остается совсем немного. Посмотрим, что там за дверью.

Разбирая образовавшийся в конце комнаты завал и складывая весь хлам у стены, Двуреченский, а за ним и Юлаев внезапно разогнули спины и застыли в оцепенении. В самом углу, прикрытые серым шерстяным одеялом, расползающимся под руками, на полу лежали, по-братски обнявшись, два человеческих скелета. Их черепа с пустыми глазницами и отвалившимися нижними челюстями чудом держались на шейных позвонках, скрепленных грязно-желтыми сухожилиями и разложившимися остатками шейной ткани. У одного из скелетов на уцелевшем отложном воротнике истлевшей комсоставской гимнастерки алели красной эмалью два лейтенантских кубика. На втором, лежавшем на спине, сохранился лишь узкий бязевый поясок от кальсон. Фаланги его левой руки продолжали держаться за ствольную накладку российской трехлинейки с аккуратно сложенными вдоль взявшегося ржавчиной ружейного ствола штыком.

Зрелище до того было жутким, что Двуреченский почувствовал, как сильными толчками забилось его сердце. Когда, каким образом и почему оказались здесь эти двое — лейтенант и красноармеец? Что общее связывало их? К какому подразделению, полку, соединению относился каждый из них? Возможно, будучи тяжело раненными, уходя от преследования фашистов, они нашли для себя безопасный угол, да так и умерли от потери крови и истощения, обретя полную неподвижность. Или их нашли и зверски истязали гитлеровцы? Кто они? Откуда родом? Хотя бы маленький, совсем незначительный штрих! Все это было скрыто тайной трагедии, разыгравшейся в монастырских стенах.

«Предать бы их матушке-земле, — с горечью подумал Двуреченский, снимая с головы пилотку и вновь подходя вплотную к останкам когда-то полных жизни тел. — Останусь в живых, после войны, непременно — клянусь святым для меня именем матери! — вернусь на это место». Он просто позабыл, где, в каких условиях находится. Но нужно было продолжать свою собственную жизнь, бороться за нее — время торопило, не ждало.

Вдвоем с Юлаевым они укрыли останки бойцов найденной в углу занавесью. Ахмет взял за цевье свободно лежавшую винтовку, потянул на себя затвор. Из магазина показались смазанные ружейным маслом свежие, будто только что вложенные туда омедненные желтоватые патроны с черной окаемкой пулевых головок.