«Тихая» Одесса - [3]

— Какое может быть стеснение! — возразил Синесвитенко. — Никакого нет стеснения! Мы рады, что, значит… можем помочь. Живите себе на здоровье. Спать будете вон тут, на Пашкиной койке, он на чердак пойдет.

— Зачем парня обижать, как-нибудь вместе устроимся.

— Не, дядя, там хорошо, — живо проговорил Пашка, — тюфяк есть.

— Вас как звать-величать? — спросил хозяин.

— Зовут Алексеем, а величаться не будем, — сказал приезжий и, сразу перейдя на «ты», напомнил: — Мы ведь свояки, не забыл?

— Нет, не забыл. Алексей так Алексей. А я, стало быть, Петр и сын Петров. Это так, для памяти. Жену Оксаной звали. Тогда, Алексей, устраивайся, а я побегу: велели сразу доложить, как приедешь. Пашка тебе поесть даст. Слышишь, Пашка?

— Слышу.

Синесвитенко натянул куртку, перешитую из красноармейской шинели, снял с гвоздя кепку и, напомнив сыну, где что лежит из еды, торопливо ушел.

Когда за ним закрылась дверь, человек, назвавшийся Алексеем, спросил:

— Павел, кто эти двое, что со мной разговаривали во дворе?

— Живут здесь. Старого фамилия Писецкий, — стал объяснять Пашка. — Он, дядя, знаете кто? Он с ворами возжается, они к нему краденое носят. А второй — это Петя Цаца. Его здесь все боятся. Он, дядя, запросто зарезать может.

— Да ну?

— Правда! Вы про Мишку Япончика слыхали?

— Слышал.

— Так Петька ему был первый друг!

— Так… — С минуту Алексей что-то соображал, разглядывая вздернутый Пашкин нос, попорченный кое-где рябинками. — Вот что, Паша, обо мне ты не очень распространяйся во дворе. Будут спрашивать, говори: мамкин брат, приехал из деревни работу искать. Зови дядей Лешей. Понимаешь?

— Понимаю! — кивнул Пашка.

Пашке было известно о госте самое главное: он знал, что дядя Леша — чекист. Но тем и ограничивались его сведения о новоявленном дяде, и многое казалось ему непонятным и таинственным. Зачем, например, чекисту скрываться в Одессе, где давно уже крепко стоит Советская власть? Чекисту полагается ходить по городу в кожаной куртке и кожаной фуражке со звездочкой, а по ночам ловить белогвардейцев и контрабандистов. Кроме того, чекисты представлялись Пашке суровыми пожилыми людьми, а дядя Леша был совсем молодой. лет двадцати двух, не больше. Это стало особенно заметно, когда он умылся над ведром и сел есть постный суп из чечевицы, который Пашка разогрел для него на плите. После мытья лицо дяди Леши как будто разгладилось, ярче запылало свежим загаром, мокрые волосы торчали вихрами, и ел он быстро, весело, как едят только молодые.

Словом, было чему удивляться. Но именно тайна, окружавшая гостя, более всего другого привлекала к нему Пашкино сердце. Молодой, а, поди ж ты, сколько у отца хлопот из-за его приезда! Серьезный, видать, человек!.. Вон какой рот у него — будто стамеской прорубленный; на лбу складки. как у пожилого, а глаза быстрые, зоркие и совсем светлые, точно протертые стекляшки. Да и силен, видно. Высокий. Руки большие. В запястье Пашке одной рукой нипочем не захватить. Пожалуй, он и с Цацей совладал бы…

Пока дядя Леша ел, Пашка успел многое рассказать ему.

Гость узнал, что Пашкина мать умерла давно от черной оспы. Пашка тоже болел, но не умер, только оспины остались. Долго жил у бабки в деревне, подпаском работал, потому что отец с самого начала гражданской войны пошел воевать. На фронте отцу прострелили грудь. Привезли его к бабке совсем плохого. Думали, не встанет. А он встал, но от раны так и не может оправиться. Кровью харкает, чахотка к нему прикинулась. Ему бы питание, может, и поздоровел бы. А где взять? Говорят, собачье сало от чахотки помогает. Так какие теперь в Одессе собаки? Шкура одна да кости. Раздобыл Пашка щенка, думал выкормить отцу на лекарство. А щенок такой забавный попался, умненький да привязчивый, что отец и слышать не хочет, чтобы его на сало извести. Вон он уже какой большой, все понимает!..

Щенок возле двери лакал из жестяной миски свою порцию супа. Будто действительно понимая, что речь идет о нем, он поднял морду, махнул коричневой завитушкой хвоста и снова принялся за еду.

— Джекой назвали, — сказал Пашка. — Он дядя, благородный. Я его у одной барыньки увел с Дерибасовской улицы.

Алексей вытряс в ложку последние капли супа из котелка, ложку облизал, завернул в тряпицу и сунул в карман (ложка у него была собственная).

— Знаешь, Павел, — сказал он поглядывая на койку, — сейчас бы в самую пору поспать, как ты думаешь?

— Ложитесь, дядя.

— Разбуди меня, когда отец придет.

— Ладно, разбужу.

Алексей стащил сапоги, портянки развесил на голенищах, из внутреннего кармана пиджака достал браунинг и спрятал под подушку. Пиджак он бросил на табурет и растянулся поверх тонкого одеяла, продев босые ноги сквозь прутья слишком короткой для него кровати.

— Добро, — проговорил он, с удовольствием втискивая голову в подушку. — Так, значит, разбудишь?

— Разбужу, разбужу, спите спокойно, — заверил Пашка.

Алексей взглянул на него совсем уже сонными глазами и пробормотал:

— Хороший ты, по-моему, человек, Павел. А?..

Спал он бесшумно, слегка приоткрыв рот, и во сне, казалось, к чему-то прислушивался.

ВЕЧЕРНИЙ РАЗГОВОР

Алексей рывком соскочил с койки. В комнате за столом сидели Синесвитенко и незнакомый седой человек в матросском бушлате. Окна были плотно заложены ставнями. На столе горела керосиновая лампа.