Тихая музыка за стеной - [7]

Из проходной выпорхнула стайка девушек, заглядывали в машину.

Было неприятно, как будто засекли.

Появилась Ариадна. Шла и светилась. Казалось, что вокруг ее головы – нимб. Это были светлые волосы облаком, подсвеченные фонарем. Леонард не вышел из машины. (Конспирация.) Просто открыл дверцу. Она села.

Леонард молча включил зажигание, и они убрались из опасной, людной точки.

Приехали в ресторан «Арагви».

Лучше этого места не было в Москве семидесятых годов. Там всегда подавали горячий хлеб-лаваш, свежайшее масло, пахнущее сливками, черную белужью икру с сизым оттенком. Икра приходила с Камчатки и в тот же день попадала на стол. И все это ставили под нос голодным людям. Для начала. А потом шли чередом: лобио, сациви, шашлык. Повара не халтурили. Марка «Арагви» должна быть на высоте. Только грузины могут все.

Ариадна и Леонард устроились в уголочке. Тепло и уютно. И дома все в порядке. Марик с Грушей. Можно не перепроверять.

Официант принес первые закуски и графинчик с водкой. Леонард разлил водку по рюмкам. Ему пить нельзя. За рулем. Но если совсем немножко… Он приподнимает свою рюмку и смотрит ей в глаза. Спрашивает:

– Ну?

На этот вопрос нет ответа. Гипотетическое «ну». Ну, поехали в первую встречу.

Ариадна смотрит в его лицо. Высокие брови, тяжелые веки, и взгляд тоже тяжелый, мужской. Нос – не короткий и не длинный, делит лицо пополам. Рот – крупный. Это красиво. Ариадна не любила мелкие черты лица, а короткие носы терпеть не могла. При коротких носах, как правило, длинное расстояние до верхней губы. А здесь все так, как надо. Соблюдены пропорции. Но дело даже не в пропорции, а в выражении лица. Главная краска – невозмутимость. Лицо ничего не выражает. Вернее, не так: скрывает истинные чувства. Смотрит завораживающе, как змей. И ничего не поймешь.

Он ей нравится. Нравятся его лицо, одежда, душа и мысли. Хотя душа и мысли ей неведомы. Но она ловит их своим невидимым локатором. От него исходят тяжелые и горячие волны. Ей тепло и тревожно в этих волнах.

Вот тебе и Мирка. Казалось бы, никакой пользы от человека, а она пришла на день рождения и преподнесла Леонарда. Лео.

– Можно называть вас Лео? – спросила Ариадна.

– Лео – это Лев. Я – Леон.

– А дома как вас зовут?

– Лёня. По-человечески.

– Тогда я буду звать вас Леон.

Он смотрит невозмутимо, но самые кончики ресниц трепещут.

Он старается не задавать вопросов, но Ариадне почему-то хочется все ему рассказать: про дедушку и бабушку – настоящих Шереметьевых. Про то, как дедушка отдал Совнаркому свой особняк на Арбате. Большевики особняк взяли, спасибо не сказали, заселили рабоче-крестьянскими семьями. Деду разрешили жить в кладовке, в подсобном помещении, восемь метров. Но с окном. Окно выходило на юг. На подоконнике всегда стоял горшочек с геранью.

– А кто такой Меркулов? – спросил Леонард.

– Начальник.

– Красивый?

– Красивый. На Мопассана похож. Но старый. Пятьдесят лет. Пора документы на пенсию собирать.

– А я старый? – поинтересовался Леонард.

– А сколько вам?

– Тридцать семь.

– Много… – вздохнула Ариадна. – Мне тоже много. Двадцать пять. Но ведь счастья хочется.

К ним подошла продавщица цветов. Леонард купил у нее розы. Болгарские. Длинные стебли, туго закрученные бутоны.

– Зачем? – вскрикнула Ада. – Они же завянут…

Ося не приучил ее к цветам. Он не понимал: зачем тратить немалые деньги на то, что завянет на следующий день и будет стоять в вонючей воде.

– Мы тоже завянем, – напомнил Леонард.

– Мы никогда не завянем, – убежденно произнесла Ариадна.

Подошел официант, поставил цветы в вазу.

Розы чуть-чуть разомкнули свои лепестки. Стали видны полусферы.

Модель Вселенной. Нет цветка более красивого, аромата более благородного. Да, они увянут, пусть даже завтра, но сегодня они свежи и прекрасны. Все временное потому и ценно, что оно не надолго.

У Леона глаза цвета чая. Тяжелые веки. И так будет всегда.

Ада была уверена: она никогда не постареет. Ее тело всегда будет легким, а кожа шелковой и гладкой. Все вокруг постареют, а она нет. И еще ей казалось: все началось с того дня, когда она появилась на свет. До нее не было ничего и никого.

Стали встречаться.

Мотались по друзьям – кто даст ключи. Мирка вошла в положение, предоставляла квартиру своей мамы, которая время от времени уезжала в Ростов, к другой дочери, Миркиной сестре.

У Леона тоже были друзья, входящие в положение. Круговая порука. Сегодня ты, а завтра я. Сегодня они давали Леону ключи для греха прелюбодеяния, а завтра шли к нему домой на семейный праздник и произносили красивые тосты. Врали жене в глаза. На другой день печатали в газетах статьи, воспевающие развитой социализм. Понимали, что врут, но так надо. Такова се ля ви. Двойная мораль. Только дураки могут кусать руку, с которой кормятся.

Международники все понимали, но помалкивали. Дома слушали Высоцкого, тайно восхищаясь. А на работе печатали обличительные статьи. Такова се ля ви.

А что касается заповеди «не пожелай жены ближнего», то во второй половине двадцатого века эту заповедь никто не соблюдал. Более того, она казалась смешной. Только ограниченные особи без воображения могут прожить всю жизнь с одной и той же женой и не пожелать чужую.