«Тигры» горят! Разгром танковой элиты Гитлера - [15]

Голоса прошли мимо него в темноте. Шершавин внимательно вслушался. Опять тишина; только птица. Сержант пошевелил губами. Это было очень больно, и он понял, насколько они опухли и потрескались. Но ему необходима была уверенность в себе, если даже больше у него ничего не было.

«Я буду жить», — сказал он вслух и испугался грубости своего голоса.

С трудом он встал на колени. Несколько секунд он покачивался и нащупывал предмет, на который можно было бы опереться — и чуть не потерял сознание. Затем он всё-таки упал, опять без сознания, на песок.

Когда он попытался подняться ещё раз, он заставил себя спланировать свои действия. На этот раз он отполз назад, к воде, двигаясь вниз по склону. Сержант должен был знать, где он оказался. Он окунул свою левую руку в реку. Он не двигался некоторое время, прислушиваясь к ощущениям. Вода мягко текла по тыльной стороне его ладони. Шершавин понял, что взрыв отбросил его на правый берег реки, далеко за немецкой линией обороны.

На левом берегу реки немцы расположили передовую боевую группу. Они заняли участок земли между озером и длинной узкой старицей. Поскольку мост был разрушен, немецкая группа была отрезана от основных сил. Шершавин прокрутил всё это в своей голове. Позиции 48-го стрелкового полка были достаточно близко к немцам, находящимся на берегу озера. Если он хотел жить, он должен был вернуться к русским позициям.

Шершавин, борясь с болью, снял порванную одежду со своего одеревеневшего тела. Это заняло около часа. Всё ещё слепой, он связал свою одежду в узел и шагнул в реку. Он двигался медленно, осторожно, переходя реку вброд. Сержант знал, что он не должен поскользнуться. Это было бы ещё хуже, чем если бы он потерял одежду. Он мог потерять равновесие. Для него, слепого и раненого, это был бы конец. И он понимал, что должен сохранять разум. Паника убила бы его быстрее, чем любой другой враг. Вскоре вода дошла до его подбородка. Он поднял одежду настолько высоко, насколько мог, оттолкнулся от дна и поплыл. Шершавин плыл наперерез течению, чтобы его не снесло слишком далеко. Несколько раз он задерживал дыхание и погружался под воду, чтобы почувствовать дно ногами. И опять заставлял себя плыть. Река оказалась шире, чем он думал. Наконец его ноги коснулись песка. Он двинулся к берегу, осторожно выползая из воды, а затем сел, чтобы восстановить дыхание.

Что он мог сделать теперь? «Думай», — приказал он себе. Шершавин послушал птиц, заполняющих воздух своим пением. Тот, кто думает, тот поймёт. Птицы. Они поют только по утрам. Ночь прошла.

Вскоре он почувствовал тепло раннего утреннего солнца. Если бы он только мог видеть! Он открыл свой правый глаз пальцами. Ничего. Только темнота в глазах. Даже несмотря на солнце, сияющее над землёй, было так же темно, как и ночью. Он поднёс руки к левому глазу и отодвинул набухшее веко. Это никак нельзя было назвать зрением, но темнота сменилась жёлтой дымкой, а это свидетельствовало о том, что свет достигал его зрительных нервов. Глаз всё ещё был чувствителен к свету. Оставалась надежда. Шершавин сел на корточки, с трудом удерживая равновесие. Он повернул голову к небу, держа открытым своё веко левого глаза. Медленно сделал полный поворот.

Когда он закончил, он почувствовал разочарование. Сверкания солнца увидеть не удалось. Сержант внезапно впал в депрессию. Но не настолько, чтобы сдаваться. Он пополз вперёд. Что-то жёсткое и колючее дотронулось до его кожи. Маленький куст. Маленький куст… Тогда рядом должно быть ещё несколько. Кусты могли помешать ему увидеть солнце, особенно если оно только немного приподнялось над горизонтом. Он сразу же понял. Если бы он мог увидеть солнце, он бы смог сориентироваться. Шершавин встал, чтобы кусты не загораживали солнце. Через несколько секунд он улыбнулся, но затем вздрогнул от боли. Его губы были чёрными, покрытыми грязной коркой, и улыбка стоила ему трещин на коже. Неважно. Он почувствовал другую боль, но это было хорошо — боль от того, что он смотрел прямо на солнце левым глазом. Он знал направление на восток.

Итак, у него была точка опоры. Он знал, куда идти. Он натянул одежду и пополз. Для равновесия он хватался за кусты, которые касались его кожи. Он должен добраться до озера. Когда он чувствовал, что он терял направление, он открывал глаз и смотрел, в какой стороне солнце.

Шершавин понимал, что если он хочет выжить, он должен скомпенсировать зрение остальными чувствами. Зрение улучшалось, опухоль спадала — он был в этом уверен, — но не знал, как долго это ещё могло продлиться, пока он опять сможет видеть. Когда воздух стал более влажным, чем пока он полз по земле, он понял, что он должен был подумать о том, что вокруг него. Конечно: земля под его ногами. Сырая. Мягкая. Шершавин почувствовал это своими коленями. Он добрался до озера.

Но он не чувствовал ликования. Сержант слишком устал. Он отполз в кусты, снял рубаху и накрыл ею голову. Что-то изменилось. Солнце больше не грело, и Шершавин не удивился, когда почувствовал первую упавшую на него каплю дождя. Он услышал, как по листьям над ним стучат капли. Рубаха защищала его лицо от дождя, и он заснул.