Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова - [26]

В голове вроде бы чуток просветлело, однако весь кайф обломала официантка, швырнувшая на стол две тарелки: помидоры с огурцами да поджаренная картошка с разлапистой котлетой.

— Чего это ты? — насупился Семен, которому стало надоедать ее хамство.

— Жри уж! — прошипела она, брякнув донышком графинчика о стол, и, уже уходя, добавила: — У самой дома такой же. Пропойцы несчастные! Может, зальетесь когда-нибудь своей водкой!

— Змея! — обругал он ее в спину и наполнил водкой фужер, в котором желтели остатки пива.

Хоть и пришло долгожданное облегчение, однако настроение испортилось окончательно. Потыкав вилкой в тарелочку с салатом, Семен нехотя дожевал совершенно безвкусную котлету, допил пиво, хотел было взять водки еще, но раздумал — дороговато, да и смотреть не хотелось в озлобленную физиономию официантки, которая лишь на короткое время позволяла себе показаться в зале, чтобы опять надолго скрыться с глаз редких посетителей.

«Чего она, на кухне, что ли, подрабатывает?» — невольно подумал Семен и, справившись у мужика с соседнего столика, который час, поднялся с места, предварительно вылив в фужер остатки водки и пива.

Времени было всего лишь четыре — до ночи еще далеко, и он, не особо-то торопясь, добрел до железнодорожного вокзала, неподалеку от которого жила Зинка. Уже перед самым домом завернул в продуктовый магазин, где можно было купить из-под прилавка почти дармовой водки, которую, судя по ее запаху и вкусу, гнали из самой дешевой протирочной жидкости. Ему-то все равно — пивали и не такое, а вот времена наступали суровые, и о деньгах подумать надо было. Точнее говоря, об их отсутствии.

Не очень-то поспешая, поднялся по лестнице на второй этаж облупленного блочного дома и с той же ленцой в каждом движении нажал на потертую кнопку звонка, что торчала над изуродованной, с выбитой филенкой дверью.

За дверью послышалось шарканье шлепанцев:

— Кого еще несет?

— Свои, Зина, свои. Дед Мороз и Снегурочка.

— А Дедушка Мороз нам что-нибудь принес? — сразу же повеселел женский голос.

— Принес, Зина, принес. Готовь закусь.

За дверью послышалось доброжелательное бормотанье, после чего щелкнул замок, дверь скрипуче отворилась, открывая полутемную наготу стандартного коридорчика с ободранными обоями, и в проеме выросла фигура тридцатилетней женщины.

— Чего это ты, ментов, что ли, боишься? — осклабился Семен, передавая ей целлофановый пакет с водкой, к которой он еще прикупил и пива пузырь. — Кто стучит да кого несет?

— Менто-ов, — передразнила его Зинка, благосклонно принимая пакет. — Носит тебя черт знает где, а я дома одна сиди.

— Ну уж и погулять нельзя, — игриво подтолкнул ее Семен, ущипнув за плечо.

— Гулять… — с той же монотонностью в голосе повторила хозяйка дома. — Гуляй себе на здоровье, да только без тебя тут хмырь какой-то заявился.

— Кто? — насторожился Семен.

— Да говорю же тебе: хмырь какой-то. Что я у него, паспорт, что ли, спрашивать буду. Как пришел, так и ушел. Сказал, что завтра наведается. Чтобы ждал.

— Ну а какой он хоть из себя? — тормошил ее Семен. — Рыжий? Черный? Или, может, лысый!

— Сам ты лысый! — обозлилась Зинка. — Чего кричишь-то? Сказано тебе: хмырь какой-то, значит, хмырь.

— Раньше его видела?

— Не. Высокий такой, с тебя, пожалуй, будет. Однако покрепче, пожилистей. И морда такая… Во! — вытаращила она глаза.

— Насчет морды понятно, что еще?

— Ну-у, черный такой, а глазки вроде как у татарчонка. Да пошел бы ты… — вразумительно закончила Зинка и, вильнув бедрами, скрылась в комнате.

«Сохатый! — облегченно вздохнул Семен. — Наконец-то».

Он прошел вслед за Зинкой и, словно задабривая ее, снова игриво ущипнул.

— Корефан это мой, дура. Пожрать что-нибудь сготовь. Угостить человека надо.

— Чего-о? — уставилась на него Зинка. — Пожрать?.. А ты хоть хлебушка купил, не говоря уж о колбасе? Пожра-а-ать… Давай деньги — сготовлю.

Когда Зинка ушла в магазин, Семен сковырнул нашлепку с бутылочного горлышка, плеснул было в граненый стакан зеленоватой вонючей жидкости, хотел уж было выпить, но отчего-то раздумал и, все так же держа стакан в руке, подошел к дешевенькому трюмо, Зинкиной гордости.

Посмотрел в пыльное зеркало и едва сдержался, чтобы не заскулить по-собачьи, жалея самого себя и свою жизнь, которая вдруг покатилась под гору.

Тяжело вздохнул, припомнив, как точно так же, с непонятным страхом, смотрел он на себя в зеркало там, в Стожарах, когда, хлопнув дверью, ушел Шаманин, пригрозив, что сдаст его со всеми потрохами майору Мотченко, если он не одумается…

В тот день он вернулся с реки в расстроенных чувствах и до полусмерти нажрался местной «бормотухи». Уже, кажется, спал, когда к нему в дом ввалился Шаманин и, буквально стащив Семена с кровати, тряхнул за плечи и силком поставил на ноги.

Семен не сразу пришел в себя, но, когда стал соображать, где он и что с ним, почти трезво уставился на Шаманина.

— Ну? — от этого его вопроса-выдоха в комнате наверняка качнулся «плодововыгодный» перегар. — Чего пришел?

Из памяти Семена не стерся презрительный взгляд Шаманина и его столь же презрительный плевок на пол.

— Господи, — процедил тот сквозь зубы, — каким же я кретином был, когда Маринку к тебе ревновал!