Тигр в лабиринте - [4]

Поскольку шелкопряды постоянно нуждались в тепле, старшие в семьях попеременно поддерживали огонь, а дети, еще слишком маленькие, чтобы собирать листья, были предоставлены самим себе. Мы же обдирали все деревья до ветки и в конце концов усталые и истощенные приходили в рощу к оценщику Фану. Его листья стоили недешево, но у него росли самые сочные тутовые деревья.

Тем временем шелкопряды постепенно меняли цвет с черного на зеленый, затем на белый, потом становились прозрачными; и тогда старики ставили перед решетками специальные загородки, чтобы гусеницам было где спрятаться и плести нить.

Оглушительные чавкающие звуки плавно переходили сначала в рев, затем в звук, напоминающий далекий прибой, и в конце концов превращались в шепот. Тогда внезапно наступающая в деревне тишина казалась просто невероятной. Дела заканчивались, следовало лишь поддерживать огонь. И при благосклонности судьбы через три дня за загородками вырастали настоящие сугробы, называемые цветами шелкопряда. Они громоздились на решетках, и теперь эти шелковые нити, более тысячи чи* [9] длиной, можно было брать и спокойно навивать на веретена.

Работа заканчивалась. Люди доползали до постелей или засыпали где попало.

Я проснулся на пятнадцатый день восьмого лунного месяца* [10], как раз в мой девятнадцатый день рождения. За окном шел тихий дождь, но облака уже начинали расходиться. Косые лучи света играли в серебряных капельках, и легкий туман лежал на полях, как вата. Вдалеке виднелся неясный силуэт Перины Дракона, а на берегу реки мальчишки дразнили дочурку Фана. Олененок каталась на буйволе под дождем, и промокшая рубаха четко вырисовывала маленькую грудь, которой еще месяц назад не было заметно. Мальчишки бегали за девчушкой, а она смеялась, явно довольная таким вниманием. Далеко на холме зазвонил колокол; я сладко потянулся на постели, чувствуя ароматные запахи чая и каши из кухни тетушки Хуа, и вдруг резко вскочил. Ребята на реке с выпученными от ужаса глазами смотрели на Олененка, которая внезапно побледнела как смерть. Она схватилась за горло, сдавленно крикнула и повалилась наземь.

Я пулей вылетел из хижины. Девочка лежала на траве, глядя вокруг испуганными большими глазами и не узнавая нас. Я нагнулся и проверил пульс. Он был слабым и неровным. На лбу выступила испарина. Тогда, велев ребятам бежать за ее отцом, я взял девочку на руки и отнес в монастырь на холме.

Настоятель был также и нашим доктором, он учился врачеванию в Академии

Ханьлинь, но болезнь Олененка озадачила его не меньше. Девочка практически не подавала признаков жизни. Ее тело не реагировало на уколы, и настоятелю даже пришлось поднести зеркало к ее губам, дабы удостовериться, что она еще жива. Глаза по-прежнему были открыты и смотрели куда-то в пустоту.

И тут вдруг она села, громко закричала и принялась царапать воздух, будто защищаясь от каких-то одной ей видимых врагов. Затем снова упала на постель, закрыла глаза и затихла.

— Демоны! — прошептал я.

— Хорошо бы, — мрачно ответил настоятель, — только боюсь, это бешенство, а если это так, то прощай, малютка.

В деревне же происходило что-то неладное. Отовсюду доносились громкие крики, и вскоре мы уже разбирали проклятия и жалобные вопли. Настоятель взглянул на меня и поднял бровь. Я выбежал из монастыря и остолбенел.

А началось все с тетушки Хуа. Она поддерживала огонь в хижине и внезапно почувствовала какой-то странный запах. Заглянув за загородку, где вили свои коконы шелкопряды, она к своему ужасу увидела не снежно-белую пряжу, а черную гниющую массу. Сбежались соседи, и вскоре по воплям отчаяния, доносившимся из каждой хижины, стало понятно, что впервые за всю историю деревни наша надежда на урожай потерпела полный крах. Но это было только начало. Большой Хун Кузнец выбежал из своего дома в диком ужасе, неся на руках сынишку, который, глядя вокруг невидящими глазами, кричал и царапал воздух руками. То же случилось и с дочкой Вана-торговца. Все больше родителей выбегали из хижин с пораженными странным недугом детьми и, не зная, что делать, бежали к монастырю.

Это было не бешенство. Это было какое-то проклятье.

И тут вдруг я заметил двух маленьких девчушек, стоящих в дверях дома мамаши Хо.

Еще недавно сестренки выглядели столь слабенькими и больными, что настоятель радел день и ночь, пытаясь хоть как-то их выходить. Теперь же они преспокойно сосали палец, и судя по всему, напасть обошла их стороной. Я мигом вбежал в дом. Мамаше Хо было девяносто два, и она угасала с каждым днем. Я осторожно приподнял край одеяла, но вместо того, чтобы увидеть скрюченное мертвое тело, получил сильнейший удар по носу.

— Да кем ты себя возомнил, негодяй? — закричала старуха. — Великим кобелем?

(Думаю, она имела в виду императора Уди, который был столь сладострастен, что и после смерти продолжал наведываться к своим возлюбленным. По преданию, пришлось даже пополнить гарем, и лишь когда число новоиспеченных жен достигло пятисот трех, ненасытный призрак успокоился и вернулся в свой склеп.)

Я оставил старуху и осмотрел другие дома. История выглядела все более запутанной.