Тигр, тигр, светло горящий! - [20]

Могу поспорить на что угодно, а такая королева еще никогда не посещала здешнюю забегаловку и мне внезапно стало стыдно за этого балбеса Гедеминаса с его потной лысиной и Сен-Сансом, и за самого себя — за испитую, обрюзгшую рожу, дурно отглаженную рубашку, за свою меланхолию, за свои четыре десятка бездарно прожитых лет, за свои попытки спасти человечество и за свое желание сделать это, став если не вторым Мессией, то хотя бы третьим Иоанном Златоустом, за все, за все, в том числе и за свое таращенье на эту смазливую рожицу, будто я с младых ногтей воспитывался в мужском монастыре, а женщин видел только на скабрезных рисунках в тамошнем сортире.

Разглядывая вот так Одри — с жадностью, с удивлением, с виноватым восхищением, я внезапно понял почему она стала так мне нравиться. И дело тут было конечно не в ее наряде — слава Богу, я уже научился и встречать и провожать людей по уму. В ней все-таки был изъян — тщательно скрываемый, замаскированный и превращенный даже в некоторое достоинство, как это ни парадоксально звучит. Несомненно, Одри читала классический рассказ Эдгара По и она выбрала наилучший способ скрыть свой недостаток — она стала им бравировать, выставлять напоказ и можно было подумать, что для нее это только притворство, маска, имидж, а не сама сущность.

Конечно, это был не телесный дефект — не родинка безобразных размеров, не бородавка с торчащими из нее жесткими волосами, не родимое пятно на щеке — кожа одриного лица была гладкой и матовой, не было это и искусственной рукой или костяной ногой — с конечностями у нее тоже было все в порядке округлы, прямы и изящны.

Это был не телесный, а психологический недостаток.

Я не держу себя за великого психолога-практика, наподобие М. Леви, и не считаю, что с одного взгляда на человека могу поставить ему диагноз, как З. Фрейд, но я многое повидал на этом свете, а к тому же в моей бывшей профессии умение проникать в потемки души человеческой и, находя там слабые места, манипулировать ими, было одним из самых важных, после наглости.

Одрин бронетранспортер, ее живое платье и неуверенность в глазах подсказали мне, что передо мной просто слабая, нежная и ранимая от рождения женщина, которая очень тщится стать сильной. Может для других это и не является недостатком, может некоторые женщины воспринимают свою слабость как нечто само собой разумеющееся и даже очень привлекательное, так как многие мужчины очень не любят, когда противоположный пол хоть в чем-то равен им или, того хуже, превосходит их, но для Одри это было трагедией.

И она выбрала худший вариант преодоления своей «ущербности» — она стала бороться со своим характером. Все эти путешествия по Европе пешкостопом, посещение третьеразрядного бара в одеянии, стоящем не одно состояние, по приглашению малознакомого мужчины, опухшего от попоек и бессонницы, все это было внешним проявлением, отголоском Великой Борьбы С Самой Собой. Хуже нет этого пути, на нем люди уподобляются, говоря словами Бассе, дубу, несгибаемо противостоящему обильному снегопаду и ломающему свои ветви, не выдерживая тяжести снега, вместо того, чтобы подобно иве уступить, поддаться, стряхнуть тяжесть с гибких ветвей и вновь выпрямиться навстречу новым стихиям.

Бассе мне все-таки ближе.

Я не удивился, если бы оказалось, что моя новая знакомая имеет отношение к спецслужбам или террористам.

Все эти размышления пронеслись в моей голове за доли секунд — думать быстро еще одна полезная привычка, вынесенная мной из прошлой жизни, я понял как надо себя вести и бодро ответил:

— Привет, Одри. Забирайся на стул и я познакомлю тебя с нашим хозяином.

Одри забралась на табурет, нисколько не заботясь о приличиях и сверкая белым и ажурным бельем, протянула ладошку Гедеминасу и представилась:

— Одри, путешественница.

— Гедеминс, трактирщик, — буркнул Гедеминс, трактирщик, пожимая руку девушке. Он вытер стойку, выставил новые стаканы и налил в них «подснежку» 68-го года издания.

— За знакомство, — сказал он и пояснил, — конечно же за счет заведения.

— Можно и за мой, — ответил я, поднимая стакан и пытаясь не плеснуть себе на кожу.

— Понеслись, как говорил мой дедушка, толкая заглохшую машину, засмеялась Одри и выпила дьявольскую настойку не поперхнувшись и не поморщившись.

Мы с уважением посмотрели на ветерана спиртового фронта и бросились вдогонку.

Бар постепенно заполнялся народом и как не ныл Гедеминас о своих убытках, но вскоре все столики оказались занятыми, а у стойки толпился народ, требуя горячительного и закуски. Хозяин извинился перед дамой и ушел обслуживать клиентов — местных бичей, студентов, дальнобойщиков и их подружек.

Народ здесь теперь обретался все более мелкий, неизбалованный достатком и культурой и поэтому на Одри пялились как давеча мы с Гедеминесом, наверное прикидывая, как эту ночную бабочку из столицы занесло к нам и сколько может стоить всего лишь минута с такой королевой.

Женской половине народа такое внимание к разодетой шлюхе не могло не показаться оскорбительным и в атмосфере «Вешнаге» стала стремительно собираться гроза и запахло озоном. Кто-то с кем-то выяснял отношения, утверждая что все мужики — козлы, кому-то залепили пощечину, а мордобой был уже на подходе.