Тигр, светло горящий - [3]

С холма к югу от Дорчестера можно было увидеть море, находившееся оттуда в пяти милях. Джем уже несколько раз любовался этим зрелищем и надеялся когда-нибудь добраться и до самого моря. Бродя в полях под Пидл-Вэлли, он частенько поглядывал на юг, представляя, что многоступенчатые холмы вдруг каким-то чудесным образом раздвинутся и на мгновение перед ним засветится синяя кромка воды, ведущая ко всему остальному миру.

— Нет, сынок, нам нужно торопиться домой, — автоматически ответил Томас, но, увидев изменившееся лицо Джема, будто вдруг затянутое занавеской окно, пожалел о сказанном.

Это напомнило ему о том коротком периоде в жизни, когда он тоже хотел видеть и делать что-то новое, оторваться от заведенного порядка вещей. Но вскоре возраст и чувство ответственности вернули его с небес на землю, и он смирился с необходимостью жить тихой жизнью в Пидле. Джем, без всяких сомнений, со временем тоже смирится с этим. В этом-то и состояла суть взросления. Но сейчас Томас проникся к сыну сочувствием.

Он больше ничего не сказал. Но, проезжая лугом у речушки Фром на окраине города, где было возведено деревянное сооружение с полотняной крышей, они с Джемом увидели жонглеров факелами у дороги, заманивавших зрителей. Тогда Томас нащупал лишнюю крону в своем кармане и свернул в поле. Ничего более непредсказуемого он еще не совершал в своей жизни, и на несколько мгновений из него словно вынули какой-то стержень, будто тонкий ледок, затянувший поверхность пруда, треснул по весне.

Они с Джемом вернулись домой поздно вечером с рассказами об увиденном представлении, а потом — и о разговоре с самим Филипом Астлеем. И пусть Томасу было нелегко смотреть в полные горького упрека глаза жены, осуждающие его за то, что он позволил себе развлекаться, когда еще свежа была могила их сына, но он сказал Анне:

— Он предложил мне работу. В Лондоне. Новая жизнь. Вдали от…

Он не закончил. В этом не было нужды: оба думали о холмике на кладбище Пидлтрентхайда.

К его удивлению — потому что сам-то он не отнесся к этому предложению серьезно, — Анна Келлавей посмотрела ему прямо в глаза и кивнула:

— Хорошо. Пусть будет Лондон.

Глава третья

Келлавеи прождали у телеги полчаса, но в конце концов перед ними появился сам Филип Астлей — владелец цирка, создатель представлений, источник невероятных слухов, человек, притягивающий к себе всё артистическое и диковинное, землевладелец, покровитель местного предпринимательства и вообще крупная по любым меркам колоритная личность. На нем было красное пальто с золотыми пуговицами и окантовкой, которое он впервые надел много лет назад, служа кавалерийским офицером. Пуговицы были застегнуты только у шеи, а на выступающем животе, упакованном в белый жилет, полы расходились. Штаны тоже были белые, а голенища сапог разрезаны до самых колен. Единственной уступкой гражданской жизни являлся черный котелок, и Филип Астлей постоянно приподнимал его, приветствуя дам, которых узнавал или хотел бы узнать. Он в сопровождении неизменного Джона Фокса спустился рысцой по ступенькам амфитеатра, подошел к телеге, поднял котелок, приветствуя Анну Келлавей, пожал руку Томасу и кивнул Джему и Мейси.

— Добро пожаловать! — воскликнул он. — Добро пожаловать!

Голос его звучал грубовато и в то же время весело.

— Очень рад снова вас видеть, сэр! Надеюсь, Лондон после Девона вам нравится?

— Дорсетшира, сэр, — поправил его Томас Келлавей. — Мы жили вблизи Дорчестера.

— Ах да, Дорчестер. Прекрасный городишко. Вы делаете бочки, да?

— Стулья, — тихим голосом поправил Джон Фокс.

Поэтому-то он и не отходил ни на шаг от своего нанимателя — чтобы при необходимости подсказать, поправить.

— Ах да, конечно же стулья. А чем я вам могу помочь, сэр, мадам?

Он с некоторой долей смущения кивнул Анне Келлавей, потому что та сидела, прямая как кол, не отрывая взгляда от мистера Смарта, который уже поднялся на Вестминстерский мост. Губы женщины были плотно сжаты, будто бы зашнурованы. Весь ее вид говорил: она не хочет здесь находиться и иметь с импресарио каких-либо дел. Филип Астлей не привык к такому отношению. Слава сделала его человеком популярным, и слишком многие искали его внимания. Если же кто-то вел себя иначе, это повергало циркача в изумление, и он начинал из кожи вон лезть, чтобы изменить ситуацию в привычную сторону.

— Скажите мне, что вам нужно, и вы это получите! — добавил он, делая широкий жест рукой, не произведший, однако, ни малейшего впечатления на хозяйку семейства.

Анна Келлавей начала жалеть о своем решении уехать из Дорсетшира почти сразу же, как только телега отъехала от их дома, и это чувство усугублялось с каждым днем их недельного путешествия по весенней распутице до Лондона. Теперь, сидя перед амфитеатром и не глядя на Филипа Астлея, она уже знала, что ее надежды были тщетны и переезд в Лондон не излечит от скорби по погибшему сыну. Напротив, незнакомый город постоянно напоминал ей о том, от чего она пыталась убежать. И в своем несчастье она готова была винить скорее мужа вместе с Филипом Астлеем, чем Томми, неудачно упавшего с дерева.

— Видите ли, сэр, — начал Томас Келлавей, — вы меня пригласили в Лондон, и я с большой благодарностью принимаю ваше приглашение.