Тигр, олень, женьшень - [19]

И вот, идя очередной раз за почтой и встретив в глубоком снегу невдалеке от поселка след «изголодавшегося тигра», он не пошел назад в тайгу, а остановился в одной из крайних фанз деревушки Нонсадон, в своей «чуинчиби», то есть у постоянного хозяина, на своей «базе».

Ежедневно преследуя зверя, Реснянский не добыл ничего и уже много дней сидел на вегетарианском столе корейского крестьянина: чумизной каше, картошке и салате-кимчи. Большой любитель поесть вволю мяса, он чувствовал себя скверно, но, увы, был из категории тех охотников, которые с потерей своры становятся совсем беспомощными. Порою им бывает трудно добыть мяса даже для еды.

Арсений застал старика измученным и изголодавшимся. Кузьмич очень обрадовался встрече и вечером подробно поведал историю неутомимого, но безрезультатного преследования, жаловался на постный стол. Потом до полуночи с увлечением читал свежие газеты.

На следующее утро они добрались к оставленному Иваном Кузьмичем следу. Брат пошел впереди, старик сзади. Снег лежал по колено, трудно разобраться в деталях, хотя тропа, проложенная хищником, показалась Арсению подозрительной с первого взгляда. Пройдя сотню-другую шагов, он остановился.

— Кузьмич, ты говоришь, его видел?

— Хы-ы, ну, видел, а что?

— Каким он тебе показался? Ты же видел тигров раньше. Какого он цвета?

— Вечером я его нагнал как-то, темно уже. Вроде черный…

Брат вздохнул:

— А неужели за это время он ни разу на мелкий снег не выходил, где можно ясно след разобрать?

— И чего ты, Юрьич, к следу привязался, чем он тебе не нравится?

— А тем, что ты две недели не тигра гоняешь, а медведя, старый таежник!

— Ну ты это брось… Я же и шерсть его на следу поднимал: выдирал он на сучках, когда через колоду перелазил…

— А какая была шерсть, какого цвета?

— Ну, черная… Так это он с черных полос выдирал…

— А что, с рыжих она не выдирается?

— О, ястри… Да нет, тигра это, Юрьич, ты брось!

Брат безнадежно махнул рукой и пошел дальше. Он искал более неопровержимых доказательств. Ага, так и есть. След свернул в сторону, подошел к упавшему длинному стволу дерева, поднялся на него. Обычный маневр медведя! Кроме того, на неглубоком снегу сохранившиеся на гладкой валежине отпечатки были как на картинке: ступни навыворот, продолговатые, пальцы с большими когтями… Тигр на следу когтей не оставляет.

— Ну что? Все еще будешь доказывать, что тигр?

— Хы-ы, ястри…

Это была любимая присказка старика. Он потрогал острую, клинышком с проседью бородку, поскреб затылок. Повернул к брату красное обветренное лицо:

— Только ты, Юрьич, не того… Дома об этом никому не рассказывай. Ладно? Засмеют! Как это я обмишурился?..

Странные бывают вещи. Затмение? Нет, скорее отсутствие школы: вообразил себе след тигра и более недели ходил по нему, не в силах отказаться от ошибочного заключения. Теперь он очень переживал свой промах.

— Ладно, Кузьмич, медведь так медведь. Шатун. Верно, кто-то спугнул с берлоги, а ты не дал ему лечь заново. Потому ничего и не ест. Зато, наверное, желчь большая: стоит за ним ходить. Ты сильно не горюй…

Однако напуганный многодневной погоней, медведь был очень бдителен. Уходил, все время прислушиваясь, стараясь держаться по ветру, сквозь самые густые заросли. Умея шагать бесшумно, отлично слышал шорох двух пар ног, причем Иван Кузьмич не умел ходить осторожно: трещал кустами, цеплялся за сучки и валежины. Первый день преследования не дал никаких результатов.

Утром следующего они шли увалами по лесовозной тропе, когда из орешника, сверкая белыми «салфетками», выпорхнули три серо-бурые косули. Брат скинул с плеча винтовку и свистнул. Они сделали несколько замедленных прыжков и остановились шагах в двухстах, прислушиваясь к странному звуку. Арсений был меткий стрелок. Раз! Два! Три! — все три козы оказались на снегу; Кузьмич не успел опомниться, для него такая техника была недосягаемой. И — мясо! Много мяса! Он сиял всеми своими золотыми зубами.

Подошел к брату, протянул руку:

— Ну, здорово! Да, ты настоящий Якосике (так корейцы иногда ломали нашу фамилию).

Медведя не нагнали и в этот день, зато долгожданного мяса было в избытке. Угостили хозяев фанзы, наварили себе. Для корейцев был настоящий праздник.

Больше всего старый золотоискатель любил хорошо проваренное мясо. Для этого он накладывал полным свой походный прокопченный котелок и ставил его надолго на малый огонь. Мясо разваривалось, отделялось от костей, и Кузьмич наслаждался…

Корейцы, напротив, варят недолго, едят неразваренным. На ужин хозяйка подала именно такое мясо, и хотя Кузьмич, проголодавшись, поел плотно, дело этим не ограничилось.

Брат уже видел третий сон, когда далеко за полночь услышал, что его тормошат:

— Юрьич, вставай!

— А? Что случилось? Зачем вставать?

— Мясо исть… В моем котелке как раз дошло…

— Не хочу, Кузьмич, спасибо, я спать буду.

— Напрасно, сейчас самый раз!.. А я исть… Наскучался по ём. — Изголодавшийся таежник не мог дождаться утра.

Сразу заснуть Арсению не удалось, а мясо Кузьмич ел необыкновенно. Разгрызая большие куски, поливая бульоном бороду, он издавал совершенно нечеловеческие звуки: «Ангр-ангр-ангрр-ангрр» — как утробное мурлыканье старого кота при виде лакомого блюда. Брат долго не мог уснуть. Обладая незаурядной способностью копировать все и всех, он потом изображал Кузьмича так, что мы умирали со смеху, но тогда, чтобы не обидеть товарища, беззвучно трясся в своем темном углу на горячем кане.