Тиберий - [8]

С тех пор похоронное шествие скрывалось под покровом темноты. Днем тело принцепса прятали в общественных зданиях или даже — в виде почетного исключения из религиозных правил — в храмах встречавшихся на пути городов. Так, черной ночью в звездном мерцании факелов Тиберий и Ливия во главе змеившейся по италийским дорогам колонны скорбящего люда подкрадывались к Риму.

В городе Бовиллы честь носильщиков праха у декурионов муниципиев и колоний приняли столичные всадники — сословие, любимое Августом, которое он пытался противопоставить сенаторскому. Они и внесли его в Рим.

У храма Юлия Цезаря, обожествленного его преемниками во избежание толков о незаконности деятельности этого клана, Тиберий велел остановиться, дабы успокоить страсти столичного плебса традиционной похвальной речью усопшему. Из его выступления народ, как и полагалось, узнал о неисчислимых достоинствах покойника, о тяжести утраты, понесенной всем римским народом, а также о почтительности к приемному отцу и прочих достоинствах самого Тиберия. Такие речи уже давно стали у римлян трафаретными. Их разучивали в риторических школах, с них многие юноши начинали ораторскую карьеру. Однако Тиберий в свойственной ему тяге к витиеватости, насильственной образности и многозначности фраз излишне напустил тумана, что не понравилось народу. Глядя на этого оратора, данного им судьбою на место Августа, люди невольно проводили сравнение, которое Тиберий, конечно же, проигрывал, как проиграл бы его и любой другой из тогдашних римлян. Чутко улавливая недоброжелательство публики, Тиберий нервничал и оттого его речь становилась еще более расплывчатой.

Достигнув старого форума, процессия вновь остановилась. На площади и прилегающих холмах собралось особенно много различного люда. Обычай требовал, чтобы высокого человека почтили добрым словом и здесь, в сердце Рима. С неприязнью глядя на разношерстную толпу, кипящую эмоциями, как ему казалось, по далекому от нее поводу, Тиберий поручил выступление своему сыну Друзу. Для Друза происходящие события не были чем-то насущным. Ему еще нужно было дождаться смерти отца, Германика и, может быть, многих других конкурентов, чтобы, наконец-то, испытать такой стресс, какой теперь мучил Тиберия. Все это казалось почти нереальным, и помочь ему могло разве только счастливое стечение всевозможных несчастных случаев, каковые, например, способствовали возвеличиванию его отца, когда под пронзительным оком властолюбивой Ливии один за другим скончались все претенденты на трон из рода Августа. Поэтому Друз говорил перед народом спокойно, обстоятельно, в меру возвышенно, в меру буднично и своей речью примирил плебс с происходящим.

С форума всадники лучших фамилий принесли тело Августа в его дом и водрузили на постамент в вестибюле. Ливия стала давать распоряжения относительно похорон. А Тиберий созвал сенат. При этом он сослался на свою трибунскую власть, так как по республиканским законам заседания сената мог организовывать только магистрат, но никак не частный человек, сколь авторитетным он бы ни был. Таким образом Тиберий демонстрировал свой пиетет к официальному государственному укладу и будто бы ставил себя в ряд с прочими гражданами. Однако он уже дал пароль преторианским когортам и частным порядком надоумил консулов, как им надлежит служить Республике в сложившейся ситуации.

Идя в курию, Тиберий испытывал противоречивые чувства. Будучи человеком, от природы наделенным талантами, требовавшими реализации на общественном поприще, он естественным образом стремился верховодить людьми. Успехи в командовании войсками в многолетних войнах в Армении, Иллирии, на берегах Дуная и в Германии выработали в нем привычку повелевать. Уже в молодости он в своем воинском лагере короновал иноземных кандидатов на царство. Льстивое словоблудие прорицателей, коварные призывы окружающих и подзуживания матери распалили его властолюбие. Находясь долгие годы рядом с Августом, деля с ним государственные заботы, он примерял на себя тогу принцепса, и полагал, что она приходится ему в пору. Однако затянувшееся ожидание власти подорвало духовную основу его мечты, запачкало ее унижениями. Исходное стремление облагодетельствовать сограждан дарами своих талантов, свойственное человеческой природе, теперь было затушевано жаждой мести тем, кто его оскорблял, не понимал, преследовал и более всего — самой судьбе, истерзавшей душу десятилетиями тщетных надежд. Он был похож на влюбленного, который в опьянении страстью долгое время томился у порога спальни красавицы, манившей его откровенными призывами, но всякий раз пускавшей к себе других; предвкушая возвышенное наслаждение красотой, несчастный был вынужден лишь слушать звуки чужих любовных игр, рвущиеся из двери; и, когда, наконец, дошла очередь до него, он уже не мог испытывать ничего, кроме усталости, брезгливости к запачканной возлюбленной и отвращения к жизни. Тиберия более не привлекала власть, но и отказаться от нее он не мог, так как в этом случае и его самого, и близких ожидала бы насильственная смерть, а государство, по всей видимости, постиг бы новый виток гражданских войн, абсолютно бессмысленных в тогдашних условиях. В такой ситуации он с надеждой смотрел на сына.