Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность - [26]

Оказалось, что сенат, играя роль умеренного друга реформы и врага революции и революционеров, верно угадал взгляд Сципиона. Скоро в Риме узнали, что на известие о смерти шурина Сципион откликнулся известным гомеровским стихом: “Да погибнет так всякий, кто предпримет нечто подобное!” Друзья реформы и реформатора, а вместе с ними и переменившая снова настроение городская толпа, пришли в негодование и никогда не могли простить великому полководцу его жестокий и несправедливый отзыв. Но деревня молчала, и сенат торжествовал.

Победители все ради тех же умеренных и аккуратных друзей реформы поторопились придать убийству Тиберия характер законности. Было даже снаряжено особое следствие, особая комиссия для суда над заговорщиками, якобы желавшими вместе с Тиберием низвергнуть существующий строй государства, и началось преследование, в котором одинаково приняли участие как убийца Тиберия, П. Корнелий Сципион Назика, так и друг Сципиона Эмилиана, мудрый Г. Лелий. Впрочем, преследование коснулось лишь низших слоев общества: ни тесть Тиберия Аппий Клавдий, ни брат его Гай, ни другие вожди демократии, как то: консул 125 года Фульвий Флакк, не подверглись ему; поплатились лишь некоторые из клиентов Тиберия и приверженцев его из народа, – отчасти изгнанием, как Влоссий Кумский, отчасти смертью, как ритор Диофан и некий Г. Виллий, о котором рассказывали, что его держали в тесном помещении, полном змей и разных гадов.

Характерно для необыкновенного доверия и любви, которую эти люди питали к своему убитому другу-покровителю, было заявление Влоссия на следствии, что по приказанию Тиберия он без всякого размышления пошел бы на все. На вопрос Назики: “А если бы Тиберий велел тебе поджечь Капитолий?”, Влоссий сначала отговаривался тем, что Тиберий никогда бы не приказал ничего подобного, но когда вопрос был повторен, он воскликнул: “Хорошо, если бы он это приказал, я бы счел своей обязанностью повиноваться. Тиберий, наверное, не потребовал бы этого, если бы оно не было полезно народу”.

Но, несмотря на всю эту привязанность отдельных лиц к реформатору и реформе, сенат пока мог быть спокоен: народ, правда, стал носиться с образом своего мученика и преследовать его врагов, особенно Назику, криками и обвинениями в осквернении святейшего храма города – храма Юпитера Капитолийского, у подножия которого около статуй семи римских царей пал Тиберий. Народ так яростно требовал его наказания за убийство священного и неприкосновенного трибуна, что сенат поторопился удалить Назику из Рима и, несмотря на то, что тот в качестве верховного жреца не имел права покидать Италию, отправил его послом в Азию, где он и умер год спустя в Пергаме. Но дальше криков народ не шел: он был способен перебить речь победоносно возвратившегося из Испании Сципиона, но отомстить за убийство трибуна не был в силах. Для населения Рима обоготворение Тиберия и проклятие его врагов стало приятным времяпрепровождением, модой, как многое другое, но к серьезному делу, сознательному отношению к государственным вопросам оно его не побудило и при тогдашнем составе народа не могло побудить.

Этот народ не мог действовать без вождя, а так как из своей среды он не мог выставить никого, то пришлось ждать, пока какой-нибудь аристократ соблаговолит принять на себя защиту толпы, неспособной даже к самозащите, самостоятельной охране своих интересов.

И уже готовился грозный мститель за погибшего, жестокий враг аристократии, пламенный защитник народа, один из величайших государственных умов Рима, Гай Семпроний Гракх, двадцатилетний брат убитого, которому победители не согласились даже выдать тела его брата: оно было брошено в Тибр вместе с телами остальных трехсот убитых и тем лишено торжественного погребения в склепе предков, чему римляне, в силу своих религиозных взглядов, придавали весьма важное значение.

Но пока не могло быть и речи о Гае: он был еще слишком молод, чтобы претендовать на руководящую роль, и проводил свое время в отдалении от форума среди книг и занятий ораторским искусством. Другие же вожди партии реформы далеко не могли сравниться с Тиберием ни в страстном идеализме побуждений и целей, ни в энергии и уме.

Тесть его, Аппий Клавдий, скоро умер, не оставив особенно яркого следа в движении; П. Лициний Красс, тесть Гая, избранный вместо Тиберия в триумвиры, а после смерти Назики – в верховные жрецы, в 131 году сделался консулом и более чем о продолжении дела погибшего думал о войне с Пергамом (восставшим под началом Аристоника, незаконнорожденного сына последнего пергамского царя), надеясь воспользоваться огромными богатствами, накопившимися в этой стране. Брат Красса, П. Муций Сцевола, консул 133 года, отказавшийся в свое время принять участие в нападениях на Тиберия и как будто благоволивший к его начинаниям, теперь, подобно Сципиону Эмилиану, совершенно отрекся от него и даже заявил, что считает убийство его справедливым.

Единственными вождями народной партии, таким образом, оказались М. Фульвий Флакк, угрожавший в 132 году Назике обвинением, и Гай Папирий Карбон, мечтавший занять место Тиберия. Избранный трибуном на 131 год, он тотчас же внес в народное собрание законопроект, которым тайное голосование, применявшееся уже раньше к выборам и в народном суде, распространялось на законодательные вопросы. Закон был принят, так как принцип тайного голосования защищался Сципионом Эмилианом еще раньше, когда шла борьба о применении его к выборам. Но зато стоило только Сципиону высказаться против другого предложения Карбона о разрешении вторичного избрания бывших трибунов на новый срок, и демократы потерпели поражение. Тут-то и произошло известное столкновение Сципиона с народом. Когда Сципион на официальный запрос Карбона, считает ли он убиение Тиберия законным, дал уклончивый по форме, но тем не менее достаточно ясный по существу ответ с тем смыслом, что Тиберий был убит справедливо, если только он стремился захватить в свои руки незаконную власть, – то народ криками высказал свое неудовольствие по этому поводу. Тогда гордый завоеватель Карфагена и Нуманции велел толпе замолчать: “Пусть, – воскликнул он, – умолкнет, кому Италия лишь мачеха!”, а когда толпа еще больше зашумела, он презрительно спросил ее: “Неужели вы думаете, что я стану бояться тех, кого сам привел в цепях, только потому, что их расковали?” И народ замолчал, а проект Карбона провалился. Но ни народ, ни тем более, конечно, демократическая партия не могли простить Сципиону его отзыва о Тиберий.