The Irony Tower - [128]

Заходит Костя посмотреть Си-эн-эн. «Вон мой флаг», – говорит он, когда камера показывает парламент и летящий над ним шар с развевающимся триколором. Когда чуть позже мы добираемся до места действия, мы застаем речь Ельцина, которую тот произносит под тем же российским флагом; Костя и Андрей понимающе кивают друг другу:

«Это наш флаг».

В тот же вечер я ужинаю с Костей, Ларисой, Сережей и Костиной мамой, выжившей узницей ГУЛАГа. Мы поднимаем бокалы и произносим кучу тостов: за Костину маму, за Костю и Ларису, за меня, за свободу, за Горбачева, за Ельцина.

Костя не хочет, чтобы его мама знала, что он ходит к Белому дому. После переговоров шепотом мы придумываем какую-то отмазку.

Я чувствую себя все неуютнее. Объявили комендантский час. Когда я добираюсь по пустым улицам до гостиницы, в фойе обнаруживаю патруль военной милиции.

Где-то в час ночи звонит Таня Диденко, музыковед. Ее квартира напротив Белого дома стала чем-то вроде штаба для многих представителей интеллигенции, всю ночь я переговариваюсь с друзьями, заскакивающими к ней обогреться, выпить чаю или воспользоваться телефоном. «Кто бы мог подумать, – говорит Таня, – что моя квартира превратится в общественный туалет для нашего авангарда». Она организует второй эшелон, линию из женщин, которые будут стоять за защитниками баррикад, а также поддерживает круглосуточную связь с внешним миром. «Пожалуйста, сообщай мне, если что-то важное передадут по Си-эн-эн, – говорит она. Я ей пересказываю, что по Си-эн-эн говорят, что невозможно установить точное количество демонстрантов, собравшихся перед парламентом, и нет никакой информации, что там происходит, и она отправляет гонцов на баррикады.

Я ей сообщаю, что только что слышал об одном погибшем, ей доносят о семи трупах. Вскоре становится невозможно понять, у кого более точная информация.

Телефонная связь барахлит, разговор то прерывается, то возобновляется, иногда нас разъединяют. Когда в очередной раз Таня до меня дозванивается и просит сказать, что сейчас передают по Си-эн-эн, я в шутку пересказываю ей новость об урагане «Боб», нанесшем значительный урон всему Восточному побережью. Через полчаса новость разлетится по Москве уже в несколько другой версии: «Ураган "Боб" движется из Сибири на Москву, разрушая все на своем пути».

В 2.30 звонит Костя рассказать, что они с Сережей и Ларисой не нашли бензина для своей машины. Метро не работает, такси тоже. Поэтому они отправились домой. Я предпринимаю вялую попытку добраться до Белого дома, но меня останавливает патруль, поэтому после символического нарушения комендантского часа (постоял на тротуаре перед гостиницей), я с чистой совестью отправляюсь в постель.

Как я узнал потом, Иосиф Бакштейн проснулся в 4 часа утра из-за ночного кошмара, встал, оделся, сел в свою машину и поехал к Белому дому. «Я встретил массу красивых молодых девушек, – рассказывал он позже. – Одну из них я потом еще не раз встречал».

Среда, 21 августа.

День выдался холодный и дождливый.

У Дэвида ранний рейс домой в Нью-Йорк, проводив его, я отправился с Костей и Ларисой к парламенту, где мы застали ту же демонстрацию, что и вчера, только более мокрую. Мы хотели посмотреть на место, где погибли люди – было известно, что убиты три молодых человека, – поэтому ближе к полудню мы пошли в сторону Смоленской. На месте трагедии лежали горы цветов и собралась группа человек в сто.

Какой-то парень, напоминающий раннего большевика или студента из чеховских пьес, небритый, в круглых очках, с мятой кепкой, напряженно зажатой в руке, только что прибежал с баррикад. Он объявил в мегафон, что идут танки, и призвал собравшихся вернуться и остановить их. Без лишних слов все бросились за ним и рассредоточились вдоль сложной фортификационной системы заграждений, выстроенной защитниками за последние дни.

Танки показались через несколько минут. Солдат из головной машины крикнул, что у них приказ расчистить баррикады, и, если мы не уйдем с дороги, нас раздавят. Парень с мегафоном ответил, что мы собрались здесь не для агрессии, а в защиту прав человека и всего народа. «Пусть нас тут всего несколько сотен, но у самого парламента уже десятки тысяч людей, а по всей стране миллионы», – сказал он. Он говорил о демократии и напоминал молодым солдатам из танков о кровавых ужасах недавнего прошлого. К нему присоединились другие, Костя и Лариса обращались к танкистам с какими-то словами. Мы подчеркивали, что не можем заставить солдат не выполнять приказ. «Если вы сделаете то, что вам приказали, это будет ваш выбор и ваша ответственность», – сказал парень с мегафоном.

Солдаты переглянулись, потом посмотрели на нас, мокрых, продрогших, вооруженных только верой в собственную правду, без каких-то материальных воплощений силы, словом, выглядящих так, что им оставалось только рассмеяться. Но танкист из головной машины вместо этого пожал плечами, сказал, что им ничего не остается, как послушаться воли народа, и приказал освободить место, чтобы танки могли развернуться. Для этого понадобилось довольно много пространства. «Почему ты думаешь, что они развернутся и уедут?» – спросил я Костю. «Из-за нас, – ответил он. – И из-за того, что мы сказали». Когда танки уехали, все, друзья и незнакомцы, бросились обниматься и целоваться, а мы почувствовали возбуждение от победы. После этого приключения мы прониклись отвагой, соответствующей моменту, собрали друзей, которым все рассказали, и отправились в мою гостиницу, где плотно пообедали, преисполненные гордостью за себя. Моя виза заканчивалась в этот день, поэтому после обеда я поехал в аэропорт. Остальные отправились домой отсыпаться перед ночным дежурством перед Белым домом.