Тезка - [18]

— Нет, — говорит ее брат, — с ней все по-прежнему, хотя это и не назовешь хорошей жизнью.

Ашима откидывается назад, на подушки, вспотев от волнения и облегчения. Все-таки она увидит свою бабушку, пусть хоть в последний раз, но увидит. Она целует Гоголя в лобик, прижимается щекой к его сонной щечке.

— Слава богу, — говорит она, скрестив ноги. — Дай мне маму. Я хочу с ней поговорить.

— Ее нет дома, — говорит ее брат тонким голосом после паузы, заполненной шорохами.

— А баба?

Опять длинная пауза, потом его голос возвращается в трубку:

— Его тоже нет.

— Как жалко. — Ашима вспоминает о разнице во времени. Ну конечно, как они могут быть дома? Отец наверняка уже вернулся обратно в свою газету, он целые дни проводит в офисе, а мама, должно быть, на рынке со своей вечной авоськой, закупает овощи и рыбу.

— Ну а как маленький Гоголь? — спрашивает Рана. — Он что, только по-английски умеет говорить?

Она смеется.

— Ну, Гоголь пока еще ни на одном языке не говорит. — Ашима начинает рассказывать брату, как она учит Гоголя индийским словам, произносить «дида», «диду», «маму», как показывает ему фотографии его бабушки, дедушки и дяди. Но тут из трубки доносится очередная трель статических разрядов, и Ашима замолкает на полуслове.

— Рана? Алло? Ты меня слышишь?

— Не слышу тебя, диди, совсем не слышу… — Голос Раны становится все слабее. — Совсем ничего не слышу. Поговорим позже.

— Да, конечно, — произносит Ашима растерянно. — Позже. До встречи, Рана, мы скоро увидимся. Очень скоро! Пиши мне.

Она кладет трубку на рычаг, возбужденная разговором с братом, растревоженная. Однако мгновение спустя ее охватывает недоумение — что это Ране взбрело в голову звонить? Он что же, не знает, как это дорого? И зачем звонить, чтобы задать единственный, к тому же очевидный вопрос? Да еще когда родителей нет дома? Глупый мальчишка!

Ашок возвращается с кухни со стаканом воды. Он ставит стакан на маленький столик и зажигает ночник.

— Я уже не хочу спать, — сообщает он, хотя голос его все еще звучит сипло со сна.

— Я тоже, — говорит ему Ашима.

— А что Гоголь?

— Наелся и заснул. — Она поднимает Гоголя и перекладывает его в кроватку, натягивает одеяльце малышу на плечи и, дрожа от холода, сама забирается в постель. — Что-то я не пойму, — недоуменно нахмурившись, продолжает она, — с чего бы это Ране звонить нам посреди бела дня? Это же безумно дорого. — Она поворачивает голову к Ашоку, меряет его внимательным взглядом. — Что Рана тебе сказал, повтори-ка мне дословно!

Но Ашок только отрицательно качает головой и опускает голову, пряча взгляд от Ашимы.

— Что такое? Нет, подожди. Он сказал тебе что-то, чего не сказал мне. А ну-ка, говори!

Но Ашок продолжает качать головой, потом наклоняется над ней, берет ее за руку и до боли сжимает пальцы. Он прижимает Ашиму к себе, вдавливает в подушки, наваливается на нее сверху и остается в этом положении так долго, что Ашиме кажется, вот сейчас он выключит свет и начнет ласкать ее. Но вместо этого он повторяет то, что сказал ему брат Ашимы несколько минут назад, то, о чем Рана не смог сообщить сестре сам: что их отец умер вчера вечером от сердечного приступа, умер, раскладывая пасьянс на кровати в своей спальне.

Они летят в Индию через шесть дней, на шесть недель раньше намеченного срока. Алан и Джуди, разбуженные посреди ночи конвульсивными рыданиями Ашимы, в панике прибегают за объяснениями к Ашоку. Утром они оставляют на пороге квартиры вазу, полную живых цветов. Разумеется, в эти шесть дней ни у Ашимы, ни у Ашока не находится времени придумать Гоголю официальное имя. И поэтому на его первом американском паспорте в том месте, где должно стоять имя, прямо поверх государственной печати Соединенных Штатов Америки красуется «Гоголь Гангули», а рядом — размашистая роспись Ашока. За день до отлета Ашима одевает Гоголя в нарядный костюмчик, сажает в коляску, укладывает кардиган, который она связала отцу, и собольи кисточки в пластиковый пакет и идет на Гарвард-сквер, к ближайшей станции подземки.

— Извините, — обращается она к прохожему на улице, — вы не поможете мне с коляской? Мне надо спустить ее на платформу.

Мужчина на руках сносит коляску вниз по лестнице, пока Ашима ждет его на платформе. Когда поезд подходит, они едут до Сентрал-Стейшн. В этот раз она не спит, а смотрит по сторонам, разглядывает пассажиров. Их всего-то не больше дюжины, одни шелестят свежими газетами, другие склонились над книжками, а третьи просто сидят, уставив в пространство невидящий взор. Поезд замедляет ход, и она встает, толкая перед собой коляску с Гоголем. Она выходит, не оглянувшись на пластиковый пакет, засунутый под сиденье.

— Эй, индийская дама забыла свои вещи! — слышит Ашима у себя за спиной, потом с шумом закрываются двери, и чей-то кулак призывно стучит в стекло, но Ашима не оборачивается, она быстро уходит прочь по платформе, толкая перед собой коляску.

На следующий день они едут в аэропорт и садятся в самолет компании «Пан Американ», следующий рейсом до Лондона. Они проведут пять часов в лондонском аэропорту, чтобы потом вылететь другим самолетом в Калькутту, через Тегеран и Бомбей. Самолет скользит по взлетной полосе, и Ашима смотрит на часы и вычисляет на пальцах индийское время. Только в этот раз она решительно закрывает глаза, она не хочет сейчас думать о печальных картинах, которые ожидают ее дома, — алый синдур