Тезей - [39]

— Я этого не говорил.

— Ну, тогда смейся, а мы поедем.

— Далеко? — все-таки поинтересовался Тимон.

— В Браврон.

Отряд Тезея свернул направо. Спутники его притихли, как призадумались. Через некоторое время — владения Артемиды — медвежьей богини, ее главное святилище в Аттике, расположенное в Бравроне. А чуть далее — в Гапах Арафенидских — опять храм этой богини. «И медведицей в Бравроне одевалась в пурпур я», выводят знатные молоденькие и легкомысленные афинянки. Именно в Бравроне ежегодно устраиваются праздники в честь Артемиды, этой бегуньи в хитоне до колен, о которой забыть песнопевец не смеет. Кто знает, вправду ли строго блюдет свою невинность эта бессмертная охотница, однако девственность дедовских обычаев и устоев среди приверженцев ее соблюдается весьма строго. Для них любое нововведение — все равно что клятвопреступление. А для нарушителей клятв Артемида — быстрый враг. Без какой бы то ни было снисходительности.

Так что призадуматься Тезею и его спутникам было о чем. К тому же в Бравроне или, может, даже ближе, в Стириях, их ждала непростая встреча со стариком Орнеем, которого земной отец Тезея Эгей выжил из Афин. Выгнал, одним словом. На худой конец, с сыном Орнея Петиоем можно будет потолковать, — думал Тезей.

Чтобы скрасить дальнейший путь, тем сократить его и чтобы развеять других спутников, Пилий попробовал втянуть Мусея в придуманное им самим состязание. Мусей не Тезей: с ним Пилий давно и хорошо знаком.

— Мусей! — на скаку прокричал Пилий, хотя можно было и не кричать, — философия, как живое существо: логика — кости и жилы, этика — мясо, а физика — душа. Понял? Давай теперь ты.

Мусей оглянулся, как отмахнулся:

— Ты бы, конечно, предпочел мясо понежней.

— Фу, какой мрачный, — не отставал от него Пилий, — улыбнулся бы и тем самым принес жертву харитам… Продолжим… Берем яйцо: скорлупа — логика, белок — этика, а желток — физика.

— Яйцо, конечно, всмятку, — уточнил Мусей.

— Хорошо… Видишь огороженное поле, — не унимался Пилий, — давай так: ограда — логика, урожай — этика, а деревья — физика.

— Ничего в голову не лезет, — отмахнулся Мусей.

— Ничего?.. Все возникло из ничего, — призадумался вдруг Пилий.

— Что возникло? — не понял Мусей.

— Все, — повторил Пилий, — все вокруг… Вообще — мир наш.

— Не из ничего, я полагаю, а от начала, — поправил приятеля Мусей.

Теперь беседа завязалась и двинулась сама собой.

— Хорошо сказано, — обрадовался Пилий.

— Толку-то, — не разделил его радости Мусей.

— Твоя правда, толку не много, — согласился Пилий, нисколько не огорчившись. — И все-таки мы находим удовольствие в подобных беседах. Наслаждение даже.

— Наслаждение, наслаждение, — вздохнул Мусей, — я бы предпочел наслаждению безумие.

— Наслаждение — прекраснейшее из безумий, — отпарировал Пилий.

— Это оттого, что мы себя не слышим, когда болтаем о вечном, — проворчал Мусей.

Пилий рассмеялся, долго хихикал.

— Лира тоже слушать себя не умеет.

— Чего ты все радуешься, — удивился Мусей, — тебя ничем не проймешь.

— Почему? Проймешь…, — не согласился Пилий. — Только философа надо действительно хорошенько хватать за уши: убеди и уведи.

— Настоящая мудрость в вздохнул Мусей.

— Точно, — согласился Пилий, — природа умеет учиться сама у себя.

— Идеи вечны и чужды страданию, — заявил Мусей. — А, значит, чужды и нам с тобой: люди только и знают, что страдают, — добавил он.

— Не вполне, — возразил Пилий, — как бы живые существа выжили, как жили бы, если бы не были приспособлены к идеям.

Мусей на это не ответил, поскольку в голову ему пришла совсем иная мысль.

— Мы с тобой говорим так, словно что-то ищем, словно стараемся что-то вспомнить.

— Надо полагать, мы — наследники золотого века, — по-своему подхватил мысль Мусея Пилий, — мы его остатки, хотя и не помним об этом.

— Герофилу бы сюда, — заметил Мусей, как бы признавая тем самым правоту Пилия.

— И Поликарпика, — обернулся к ним Тезей.

Так Мусей с Пилием и ехали, не замечая дороги, в беседе. Развеять, может быть, и не очень развеяли своих спутников, но все их внимательно слушали. Не только Тезей.

Наконец, будто показались строения Стирий.

— Вот тебе, Пилий, и философия, — оживился Мусей, — видишь: стены города — логика, и внутри — разум…

— Какие же это стены? — Возразил оказавшийся более зорким Пилий, — это же отряд воинов. Нас ждут.

Афиняне замедлили движение, в два ряда группируясь за спиной Тезея, и, перестроившись, остановились. От отряда стирийцев отделился всадник с копьем, подпрыгивающий в седле и с темным, непомерно большим щитом.

— Я еду один, — тоном приказа предупредил своих Тезей.

Он не взял из колесницы ни копья, ни щита и поскакал навстречу стирийцу. Однако Мусей и Пилий не послушались и устремились за молодым царем. Их кони, чувствуя своих хозяев, держались сзади и ступали неслышно.

Всадники съехались и остановились.

— Я Петиой, сын Орнея, — назвался стириец, хотя и Мусей, и Пилий его знали, — я приехал по поручению моего отца.

Конь Петиоя развернулся к афинянам боком, и из-за щита, большого, почти в человеческий рост, с медными бляхами на воловьей коже и с медным же ободом по краям, видна была только голова сына Орнея.