Тесей - [201]

Когда орда подошла ближе, я разглядел скот, но животные истощали от зимних кормов, и, когда их съедят, других взять будет неоткуда. Что касается нас самих – человек может долго сохранять свою силу на ячмене, сыре, изюме, оливковом масле и вине.

Элевсинцы переправили свой скот и лишних едоков через пролив на Саламин. Туда же я отвел свои корабли. У нас были оговорены сигналы – дымы днем и костры ночью. Корабельщики знали касающуюся их часть плана, оставалось дождаться срока.

На равнину медленно наползала движущаяся масса: неторопливо шествовал скот; воины верхом и в колесницах охраняли его спереди и по бокам, возвышаясь над всей ордой. Я вспомнил старинные повести о том, как шли сюда с севера наши предки; такими же они, наверное, казались с этих стен береговому народу, не сумевшему защитить Скалу. Хотелось бы узнать, как пал тогда Акрополь: покоряясь силе или предательству? Тогда я позвал глашатая и сказал ему:

– Пора.

Тот затрубил, и над домами, снаружи обступавшими стены, завились первые дымки. Скоро над домами поднялось пламя – внутри они были набиты хворостом. Я заготовил этот сюрприз, чтобы устрашить явившегося врага. Вскоре на Скале сделалось по-летнему жарко. Все кашляли от дыма; воины, чьи дома горели, мрачно улыбались. Отряд, отправленный с факелами, уже возвратился, ворота закрыли, к ним привалили огромные жернова. Входа на Скалу больше не было.

Теперь настала пауза после многих спешных хлопот. Огонь внизу поглощал дым; далекие горы подрагивали в пелене поднимающегося над жаром пламени; слышен был только рев огня и треск бревен. Ночью пламя вспыхивало, утихало и вновь загоралось ярко – так, что дозорные ничего не видели за ним. Но на заре орда вновь пустилась в путь, и к полудню передовые отряды оказались перед Акрополем.

Скоро всю равнину между нами и гаванью заполнил рой шевелящихся муравьев. Впрочем, было видно, что это воины; заняв невысокие холмы вокруг, они принялись возводить обращенные к Акрополю стены.

Ипполита следила за ними вместе со мной с крыши дворца. Зрение у нее было не хуже моего. Издалека одеяния скифов кажутся тусклыми, когда не видны украшающие их узоры. Но даже с такой высоты яркие пятна, двигавшиеся перед подступавшей ордой, трудно было с кем-нибудь спутать. Лунные девы в алых, шафрановых и пурпурных одеждах. Я вспомнил слова Ипполиты: она говорила мне, что у них каждая предводительница имеет свои цвета, по которым ее узнают. Я повернулся к ней и обнаружил, что Ипполита глядит на меня. Постояв так немного, она сказала:

– Я вижу внизу только твоих врагов. Пойдем во дворец.

Так началась осада. Они захватили все холмы: Пникс, на который я созывал людей на собрание, холм Аполлона и муз, холм Нимф – все, кроме холма Ареса, на который выходят Великие врата. Они остановились на расстоянии полета стрелы, и мои критские лучники доставали их.

Однажды, в новолуние, враги забрались на холм Ареса и насыпали вал; после этого их пущенные наугад стрелы могли залететь за стены. Но нам сверху стрелять было удобнее, и они никогда не появлялись перед стенами в большом числе.

Хуже всего были ночи. Казалось, что на равнине костров не меньше, чем звезд на небе. Но возле многих из них сидели не воины, а женщины с детьми, занятые приготовлением пищи, – напоминал я своим людям во время ночных обходов, а у нас в Акрополе остались одни лишь бойцы. В снег или дождь, невзирая на усталость, я всегда обходил стены глухой ночью: отчасти чтобы проверить караулы, но и едва ли не в большей мере для того, чтобы женатые мужи не завидовали мне; женщин на Скале не осталось, кроме жриц и Ипполиты. Она часто присоединялась ко мне в этом обходе. Ипполита, как и я сам, знала каждого по имени. Ненавидевшие ее старики в основном вместе с женщинами отправились на Эвбею; боровшиеся партии ослабели, и окружавшая опасность сплотила нас. Доблесть, упорство и мужественный смех стали главными богатствами нашего царства; нельзя было выказывать их в той мере, что и она, и не заслужить при этом всеобщей любви.

Наконец однажды утром в Акрополе обнаружили стрелу, пущенную с холма Ареса. Наконечник был сделан в виде серпа – знак колдовства, – а вокруг древка было обернуто послание. Языка в крепости не знали, поэтому письмо принесли мне. Оказавшаяся рядом Ипполита забрала его из моей руки:

– Я прочту его.

Она читала негромким голосом, хотя кровь отхлынула от ее враз осунувшегося лица. Закончив, она умолкла, но не надолго. А потом произнесла так, чтобы слышали все воины, собравшиеся вокруг:

– Это мне. Они просят меня впустить их через задние ворота, потому что я прежде была Лунной девой.

Лишь я, стоявший вблизи нее – так, что можно было тронуть рукой, – заметил, что Ипполита дрожит.

– Если появится еще что-нибудь подобное, – продолжила она, – я не хочу видеть их. Отдавайте письма царю.

Они что-то забормотали, но я слышал только хвалы ей. Тут заговорил Менесфей, торопливо, чтобы никто не опередил его:

– А они назначили знак? Или ночь?

Тут я впервые пожалел, что не предал Менесфея смерти вместе со всем его родом. Он знал лишь себя самого, но уж свое-то видел во всем. У таких людей даже добрые поступки рождают зло.