Тесей - [186]

«Твои копейщики, владыка, справятся с любым делом до той поры, пока ты не решишь вернуться. Я видел наклонности твоего сердца на Бычьем дворе, но тогда судьба возражала. Мы, не забывшие, будем рады отважной и прекрасной».

После нашего возвращения он женился на Хрисе, лучшей среди всех девушек, игравших с быком; он понимал меня. Но события и впрямь зашли чересчур далеко, если Аминтор посчитал послание необходимым.

Я велел слуге принести вина. Наверно, они намеревались заночевать в моем доме, пока не увидели эту хижину. Глаза их бродили по всем четырем стенам, останавливаясь на ложе. Они уже начинали надоедать мне.

– Не буду вас задерживать, – проговорил я. – Тропа опасна в вечерних туманах. Я хочу, чтобы моему главному домоправителю в Афинах передали весть – пошлите гонца, если в гавани нет кораблей. Я хочу, чтобы отомкнули покои царицы, запертые еще при жизни моего отца, пусть в них приберут, обновят роспись и украсят. Пусть подготовят их к моему возвращению.

Наступила пауза. Друг на друга они не глядели; как я понял, просто не смели. Но мыслишки их переплетались, как на ветру клочья порванной паутины.

– Вы прибыли сюда кораблем, – сказал я. – Подобает ли он моему сану?

Они ответили, что корабль приготовили наилучшим образом.

– Владычица Ипполита прибудет со мной. В своей земле она была царственной жрицей, и ей подобает почтение. Можете идти.

Приложив кулаки к груди, они попятились к выходу. Но в дверях словно зацепились за что-то и остановились, моргая. Младшие теснились за старшим. Главный среди них, тот, что отыскал нас в лесу, никак не мог выдавить слов, рыбьей костью засевших в горле. Я ждал, барабаня пальцами по поясу. Наконец он разродился:

– Прости, мой господин. Корабль для критской дани ждет в Пирее. Какие будут повеления? Или послания?

Он не смел глядеть мне в глаза. Я рассердился.

– Мой приказ гонцу ты уже знаешь, – отвечал я. – На Крите у меня нет спешных дел.

Глава 12

Все народы отмечают время по-своему. В Афинах скажут: «Это было, когда мы еще платили дань Миносу» – или просто: «В год быка». Впрочем, иногда в моем присутствии они осекутся и примутся пересчитывать пиршества в честь Афины или Истмийские игры. Но никто не обмолвится при мне: «Во времена амазонки», хотя так говорит весь город. Или они думают, что я забуду ее?

Осень была в самом разгаре, виноград уже бродил, когда я привез ее домой. Стоя на крыше дворца, я показывал Ипполите селения и крупные владения, а она, глядя на какой-нибудь из пиков Парнаса или Гиметта, говорила: «Давай съездим туда!»

И мы ездили, когда я мог. Ипполита не привыкла сидеть взаперти и, не желая плохого, могла что-нибудь натворить: влететь в зал совета с двумя парами волкодавов, валивших на бегу стариков и влезавших лапами в мокрую глину писцов; или же раздеть дочь какого-нибудь знатного афинянина, чтобы побороться с ней, – обнаружившая это мамаша с визгом лишалась чувств; могла и полезть по балкам пиршественного зала за своим соколом, и так далее. Однажды я услышал, как мой главный управляющий назвал ее юной дикаркой. Но, увидев меня, он настолько перепугался, что я удовлетворился и не стал наказывать его. Я был слишком счастлив, чтобы проявлять жестокость.

Покои царицы вновь разубрали; но она лишь переодевалась там и купалась. Ипполита предпочитала находиться в моих комнатах, даже когда меня там не было. Наше оружие рядом висело на стене, наши копья стояли в одном углу. Я отдал ей гончую: высокую суку из Спарты, повязанную с моим Актисом, как только она вошла в пору.

К ее приезду там приготовили целые сундуки сокровищ – самоцветы и богатые одеяния, расшитые золотом. Ипполита лишь осторожно подошла к ним – словно олень, почуявший ловушку, – наморщила лоб и отступила назад, поглядев на меня. Рассмеявшись, я отдал ей самоцветы – она любила поиграть с яркими прозрачными безделушками, – а платья велел раздать дворцовым женщинам. Ипполите же одежду пошил мой собственный мастер – соблюдая привычный ей стиль, но богаче. Оленьи кожи выкрашены были сидонской краской, золотую вышивку украшали агаты или хрусталь. На застежки пошел лазурит или гиперборейский янтарь. Для шапочек мне удалось добыть тонкую ткань, достойную ее волос, и шелк, целый год путешествовавший до Вавилона, расшитый летучими змеями и неведомыми цветами.

Выполняя обещание, я подарил ей оружие – щит, крытый шкурой взятого ею барса, шлем с нащечными пластинами из серебра, гребень которого был набран из золотых лент, игравших при каждом ее движении. Для нее мне привезли скифский лук с берегов Геллеспонта, и сама Ипполита часто ходила со мной в кузницу, чтобы проследить за изготовлением меча. Лучшего при мне в Афинах не делали: на клинке по голубой эмали плыла череда кораблей – в память о нашем знакомстве, навершие изготовили из зеленого камня, привезенного из страны шелка. На его прохладной, словно вода в тени скал, поверхности были вырезаны магические знаки; золото рукояти украшали чеканные лилии. Я сам учил ее владеть этим мечом. Она говорила, что ощущает его, словно живое продолжение собственной руки. Вечерами она частенько клала клинок на колени и водила пальцами по тонкой работе. Руки ее и сейчас покоятся на нем.