Терская коловерть. Книга вторая. - [17]

— Не надо, господин пристав, — попросила Сона, и тень грусти прошлась по ее лицу. — Вы же знаете, что я не вдова, слава богу. Ну зачем вы так?

— Опять — «господин пристав»? Вы что, забыли как меня зовут? — привскочил на стуле пристав и стукнул кулаком по служебному столу. — Поймите, я же не виноват, что не могу жить без вас.

— Потише, прошу вас. Во-первых, за дверью больные, а во-вторых, все это я уже слышала.

— Знаете, о чем я больше всего жалею сейчас?

— О чем?

— Что, мои люди не застрелили его при попытке к бегству.

— Вы и так много причинили ему зла. И мне тоже...

— Я находился при исполнении служебных обязанностей, как вы знаете.

— Поэтому я не отворачиваюсь от вас при встрече, Дмитрий Елизарович. И еще из благодарности за моего отца. Прощайте.

Из двери, ведущей в палаты, выглянула пожилая няня.

— Ты пришла, Сонечка! — обрадовалась она. — Ну и слава богу. А то Катерина, холера ей в бок, завьюжилась куда–то вслед за теми, что давче с флагом, а про ранетых забыла, А им порошки время подавать.

— Я сейчас, тетя Поля, — Сона подошла к шкафу, достала из него больничный халат и косынку. Обернувшись, смерила нежеланного гостя выжидающим взглядом: пора, мол. Тот нехотя встал, не глядя на нянечку, направился к двери.

— До свидания, несносная женщина, — пробурчал он на ходу, и, уже скрываясь за дверью, добавил погромче: — Скажите Быховскому, что я зайду к нему попозже.

— Чего это ему понадобился наш Вольдемар? — полюбопытствовала нянечка, когда за начальником полиции закрылась дверь.

— Кто его знает, — пожала плечами Сона. На что нянечка погрозила ей толстым пальцем:

— Гляди, девка... у энтих бугаев одно на уме: как бы половчей подъехать к красивой бабенке. Сама, чай, была молодой — знаю. Вон в Катькино дежурство тоже бесперечь приходит.

— Кто, пристав? — усмехнулась Сона, надевая халат.

— Не пристав, а купец. И как не стыдно такому старому. Тьфу! И правду говорят: «Седина в бороду...» Да и Катька хороша...

— Да причем тут Катерина? Неведов с Вольдемаром Андрияновичем старые приятели.

— Приятели–то приятели, а Катьку этот толстопузый походя щиплет за что не надо. Все они — приятели. Так что, голубушка, дай Бурыкину порошок, а то страсть как мается человек, — переменила разговор нянечка и скрылась за дверью.

Сона повязала косынку, поправила ее на лбу перед стоящим на тумбочке зеркалом и, усевшись за стол, принялась подбирать для раненых назначенные врачом лекарства. Но не успела проделать и половины работы, как раздался стук в дверь и на ответное «да-да» вошел в приемный покой пристав.

— Быховский не появился? — опросил он, пожирая глазами глядящую на него с недоумением сестру милосердия.

— Нет еще, — ответила Сона, чувствуя, что краснеет от догадки об истинной причине возвращения пристава.

— Гм... — пристав потоптался на месте. — Что я хотел еще спросить... У вас когда кончается дежурство?

— В полночь, а что?

— Так, ничего... Если позволите, я провожу вас домой. В городе неспокойно. А ночью, сами понимаете...

— Спасибо, я не боюсь ходить одна в ночное время, — ответила Сона и вновь склонилась над столом.

— Прошу прощения, — пристав на этот раз сильнее хлопнул дверью.

«Лупоглазый ишак, надоел» — сказала Сона про себя, однако чувствовала, что самолюбию ее льстит внимание этого солидного мужчины. Не выдержала, подошла к зеркалу. Оттуда улыбнулось ей обрамленное косынкой худощавое, тронутое весенним загаром лицо с прямым тонким носом и длинными ресницами вокруг лукаво прищуренных карих глаз.

В дверь вновь постучали. Ну, уж это слишком! Кто дал право этому человеку так бессовестно навязываться к ней со своей любовью. Ведь она не какая–нибудь капхай [10]. Сона решительно направилась к двери.

— Ну что вам еще нужно?! — рванула на себя дверную ручку и... обомлела: за поротом стоял большой, улыбающийся Степан. В грязной, пропахшей табаком стеганке. В рваном, засаленном картузе.

— Наш мужчина... — произнесла Сона упавшим голосом и уронила на грудь мужа закружившуюся от счастья голову.

* * *

Степану не дали отдохнуть с дороги. Первым взял над ним шефство хозяин квартиры Егор Завалихин. Он вышел на стук в залатанной ситцевой рубахе и опорке на босой ноге — другой ноги у него не было, вместо нее торчала под согнутым коленом неуклюжая, наспех оструганная деревяшка.

— Вот так хрен с редькой! — вскричал он обрадованно, увидев в проеме калитки своего квартиранта. — Мы думали, к нам бабушка Ненила, а это... Настя! — обернулся он к веранде, — ты погляди, кто к нам припожаловал!

— Ой, мать моя, святая богородица! — отозвался из глубины дома болезненный женский голос.

А Егор уже тискал в объятиях дорогого гостя, крича но обыкновению на всю Форштадтскую улицу:

— Ах, еж тебя заешь! Сколько радости от подобной гадости! Да заходи же, заходи, чего стоишь как не родной... Настя! У нас закусить чего–нибудь найдется?

— Нету, Егорушка, — донеслось из дома.

— А выпить?

— Откуда же...

— Ну не беда, — потер ладонью об ладонь Завалихин. — Можно к Макарихе послать. Эй, Федька!

— Убег твой Федька на революцию.

— Вот черт! Ну, сходи сама. Четвертак у тебя найдется?

— Два белых, а третий — как снег. Тут хлеба купить не за что...