Терпкое вино любви - [10]

У мамы что-то громко зашипело на кухне, и она, всплеснув руками, убежала.

Миша с понурым лицом уселся на пол. На двуспальной кровати сидеть не разрешалось, а больше в этой комнате сидеть было не на чем.

— Ты тоже считаешь ее порочной? — спросил он у отца.

— Ну зачем так грубо? К чему эти мещанские характеристики? — смягчился Валентин Григорьевич. — Обыкновенная «телка»… — он пожал плечами. — Я хочу, чтобы ты научился правильно понимать такие вещи. Я для чего выделял тебе деньги на личную жизнь? Чтобы ты не шлялся по чердакам и не «трахался» в парках по скамейкам. Я же не дурак, я прекрасно понимаю, что в твоем возрасте это необходимо. Да и не только в твоем… — поспешно поправился он и стал надевать серый вельветовый пиджак.

— Мне кажется, у нас с ней была любовь… — неуверенно пробасил Миша и обхватил голову руками. — Я даже скучаю по ней… Тем более она попала в больницу. Я должен хотя бы ее проведать…

— Ни в коем случае! — взвизгнул доцент. — Ни в коем случае! Именно поэтому я тебе рассказал. Боялся, что узнаешь от посторонних и тут же побежишь. — Валентин Григорьевич стал нервно расхаживать по комнате. — Вот, пожалуйста! — выкрикивал он. — Вот тебе случай показать себя мужчиной! Надо научиться вырывать их из сердца, понял? С мясом вырывать! — он ущипнул себя за грудь, как будто хотел продемонстрировать, как вырывает оттуда кусок.

На его крики с кухни снова прибежала Вера Антоновна.

— Ну не волнуйся, Валик, тебе вредно так волноваться! — запричитала она, поглаживая мужа по спине.

Возможно, она не слышала, о чем кричал отец семейства. А может, и слышала — просто для нее не было секретом существование в его жизни «телок», которых надо «вырывать с мясом». Главное, чтобы у мужа не повышался адреналин.

Левин-младший поднялся с голубого ковра и понуро побрел в свою комнату.

— Так ты понял меня? — прозвучал ему вслед строгий голос отца.

— Понял… — проворчал в ответ Миша.

Вернувшись в комнату, он включил на полную громкость «Лед-Зепеллин» и повалился вниз лицом на диван.

2

Через три дня к Ольге в больницу пришли из университета мадемуазель Надин, рыжая Натали — Наташа Козлова, вечно сонный Жан — Женя Сердюк с букетом цветов и Лена Завозина по прозвищу Хлеб Профессии. Свое странное прозвище она получила после того, как кто-то по неосторожности забыл в парте ее лекции, которые она дала списать. Лекции пропали, и Лена, узнав об этом, долго сокрушалась: «Ну что же я теперь буду делать! Это же хлеб профессии! А вы у меня его украли…»

Все они были включены в список для поездки в Париж, это Ольга помнила точно. За исключением мадемуазель Надин, которая уже ездила сопровождать группу студентов в прошлом году. Не успела Ольга удивиться, почему они пришли в таком составе, как мадемуазель Надин очень серьезно сказала:

— Оля, я хочу, чтобы ты знала — ты все-таки едешь во Францию. Поэтому постарайся поскорее выздороветь. Настрой себя. Отлет через три недели. Думаю, к этому времени ты успеешь встать на ноги.

Рыжая Натали протянула Ольге кулек конфет и спросила своим низким прокуренным голосом:

— Кто тебя? Я слышала, какие-то малолетние хулиганы?

Ольга сидела, отвернувшись к стене, чтобы они не видели ее синего распухшего лица.

— Да… Хулиганы… — сказала она. — Пьяные… Попросили закурить… Обычная история.

— В милицию не заявляла?

— Нет. Зачем? Все равно не найдут.

— И то верно, — вздохнула мадемуазель Надин.

Ольга вдруг вспомнила, что через день у них начинаются экзамены. Лежа здесь, она успела забыть, что учится в университете. Все ее мысли были о больной бабушке. И о Мишеле, который так и не пришел ее навестить…

— Надежда Владимировна, — спросила она, не поворачивая головы, — как же я поеду во Францию с несданной сессией?

— Ну, насчет этого не беспокойся, я все улажу, — весело сказала Надин, словно ожидала этого вопроса. — Вернешься из Франции и спокойно досдашь.

Они ушли, а Ольга вскочила и кинулась к висевшему над раковиной зеркалу. Она часто подходила к нему и каждый раз возвращалась в кровать со слезами. Лицо выглядело ужасно. Глаза заплыли, особенно левый, кожа на щеках была синего, а местами зеленоватого оттенка. На голове красовался все тот же белый «чепчик» из бинтов. Ольге казалось, что голова ее похожа на какой-то странный уродливый цветок с тоненькой шеей вместо стебля.

К ней приходила соседка Жанна Константиновна, советовала смазывать лицо мочой. Говорила, что это называется уринотерапией и обязательно должно помочь.

— Не знаю, как эти врачи, — хорошо поставленным голосом изрекала она, — а я лично верю в мочу.

Ольга тогда сразу вспомнила надоевшую песню с припевом «Поверь в мечту…», которую частенько крутил на своем хрипящем магнитофоне девятнадцатилетний внук Жанны Константиновны Аркаша. «Поверь в мочу…» — мысленно перефразировала она, и у нее вырвался болезненный смех.

— Да ты не смейся, милая, — ласково наставляла ее Жанна Константиновна. — Я ведь тебе серьезно говорю. У моей тетки…

И она принималась рассказывать, как у ее тетки заболела ангиной девочка, стала задыхаться и спаслась только тем, что ей влили в горло мочу ее младшего братика. От этих разговоров Ольгу снова начинало мутить и она старалась сменить тему.