Тернистый путь - [142]

Мы повеселели. Показались два всадника.

— Это же сам бай!

— Да, это же сам Тыныс! — восклицали радостные мадибековцы.

Один из встречных был в старой коричневой одежде, с курыком на плече, вероятно, табунщик. Сам бай сидел на упитанной саврасой лошади желтой масти с черной гривой и черным хвостом. Ехал он не спеша. На нем черная шуба, лисий тымак, на ногах черные сапоги, опоясан он кожаным посеребренным поясом.

Мадибековцы отдали салем и начали по-детски плакать. Оказывается, у Тыныса недавно умер старший сын.

Тыныс повел нас к своему аулу. Проехали мимо табунов. Лошадей у бая около шестисот. Масть удивительно желтая, а хвост и грива вороные.

Зимуют на Чу аулы семи волостей. Пять из них — Тама, Жагалбайлы и еще две волости тарактынцев — из рода Аргына. Тыныс был самым богатым в двух волостях Таракты. В аулах Таракты лошадей мало, по-настоящему богатых баев нет. Крупные байские хозяйства есть в пяти волостях Тама, Алшын, Жагалбайлы.

Мы остановились в доме бая Тыныса. Обстановка внутри не особенно роскошная, не на чем остановить взгляд. В аулах на кочевке домашний скарб обычно небогат, такой же, как и у тех, кто находится при отарах на отгоне. Образ жизни кочевника нельзя сравнить с жизнью баев из Арки, таких, например, как Пан Нурмагамбет или дети Нуралы — Олжабай и Барлыбай. Те — белая кость, они гнушаются черной работы.

В ауле Тыныса мы разделились. Мадибековцы пошли своей дорогой, а мы с внучатым племянником Мадибека Батырбеком до самого вечера, погоняя коней, искали аул свата Батырбека. Нашли кое-как, переночевали, а назавтра прибыли в аул Мадибека.

В это время подкочевал и следовавший за нами аул. Я начал разыскивать Кошкинбая, но он куда-то уехал.

В ауле четыре неказистых юрты. Три бедняцкие. Только хозяйство главы аула можно было назвать середняцким.

В Актау, Ортау, Атасу живут казахи из рода Алтай, который относится, в свою очередь, к роду Аргына. Многочисленные алтайцы занимают двенадцать волостей. После алтайцев по численности и могуществу идут карпыки — они живут в девяти волостях.

Из четырех юрт того дружелюбного аула одна принадлежала Красавчику Сыздыку. В двух волостях Таракты имя Сыздык носят многие. Двое из них были богатыми и широко известными. Третий Сыздык, хотя и был бедным, но тоже стал популярным. И поэтому, чтобы различать этих трех Сыздыков, народ дал им еще дополнительные клички.

Из богатых Сыздыков один был с черной большой бородой, широколицый, с разноцветными глазами. Народ прозвал его Чернобурым Сыздыком. Второй бай Сыздык был худощавый, немного сутулый, слабосильный. Народ его прозвал Широкополым Сыздыком. А третьего, бедняка Сыздыка, прозвали Безлошадный Сыздык. Но некоторые, считая это прозвище оскорбительным, назвали его Красавчиком Сыздыком. Конечно, ему самому это прозвище нравилось больше.

Люди привыкли к этим прозвищам и не называли их имен, а так и звали Чернобурый, Широкополый, Красивый.

О Кошкинбае я спросил как раз у этого Красивого. Он усмехнулся и почти шепотом ответил:

— Он поехал за хорошим бараном для обеда.

Этот Сыздык и на самом деле был красивый, щеголеватый. Жаль только, что усы чуть редковаты и маленькая бородка тоже жидковата. Заметно, что он следит за собой, холит лицо, выдергивает не так торчащие волоски, выщипывает щипчиками брови, а щипчики у него всегда в кармане. Хотя он и бедняк, но старается одеться как можно наряднее. На голове у него лисий малахай. На ногах ичиги с галошами. На нем серый драповый чекмень, под чекменем тонкий бешмет. Брюки носит навыпуск. Между чекменем и бешметом не для красоты, а для тепла незаметно поддето рваное заплатанное купи. Лохмотья Красавчик прячет, как перепелка прячет свое гнездо.

Мы с Красавчиком едем на конях к аулу Орынбая. День холодный. На мне одежда казахская, аргынская — шапка из мерлушки, купи из верблюжьей шерсти, сапоги с войлочными байпаками, полушерстяные брюки, под купи полушубок наподобие бешмета из шкуры молодого барашка. Короче говоря, я одет тепло, хотя мерлушковая шапка не годится для зимних холодов. Но тем не менее я пока не мерзну. Поглядываю на Красавчика. Талия у него вроде стала тоньше, но Красавчик не показывает виду, что мерзнет. Холод дает себя знать, и я это прекрасно вижу. Под Красавчиком его единственный сивый конь, поджарый, подтянутый, как высохший изюм, силы у него может хватить только для одной скачки. Сутулясь, сивый шагает, как голодный волк. Красавчик мерзнет на лошади, щеки его алеют от холода, ресницы вздрагивают, но он крепится.

«Бедняжка! Наверное, в ауле, куда мы едем, живет кто-то такой, перед кем он вынужден задаваться», — подумал я и сказал:

— Интересно, есть ли в ауле Орынбая красивые девушки или красивые молодухи?

Красавчик подхлестнул своего коня, глаза его заискрились.

— Девушек нет, но насчет молодых женщин…

Так, болтая о том о сем, мы подъехали к аулу Орынбая. Из серой юрты, стоящей рядом с юртой самого Орынбая, вышла женщина лет тридцати, черноглазая, в белом кимешеке, украшенном жемчугом.

Аулы, кочующие через Голодную степь, почти весь год проводят в юртах и только два-три зимних месяца в землянках на берегу Чу. Поэтому юрты у них маленькие, приспособленные для бесконечных кочевок. Из-за того, что в этих маленьких приземистых юртах беспрерывно разводятся костры, они покрываются копотью и становятся черными. Только некоторые богатые баи ставят летом на берегу Сарысу белые юрты. Живущие в Арке сразу же по виду юрты узнают «чуйских» и «пустынников».