Тернистым путем - [31]

До сих пор Андреас спокойно слушал девушку, но здесь он насмешливо прервал ее:

– Да, да! Император возвел твоего отца, вашего соседа Скопаса и каждого свободного человека в империи в звание граждан великого Рима. Жаль только, что у каждого, кому он навязывает грамоту на гражданство, он в то же время как бы нечаянно крадет деньги из кошелька.

– Что-то подобное говорил недавно продавец художественных произведений Апион, и, может быть, это и правда. Но то, что видят мои собственные глаза, останется при мне, а они видят довольно утешительное зрелище. Если бы ты только был вчера на кладбище! Там каждый почтил богов по-своему. Во многих местах это чествование имело довольно серьезный характер, но и веселость народа тоже заявила свои права. Большинство людей было проникнуто богом; и даже мною, живущею обыкновенно вдали от всего, овладело общее настроение, когда мисты пришли из Элевзиса и увлекли нас в свой круг.

– Пока доносчик Цминис не отравил вашей радости и не стал угрожать жизни твоего брата по поводу нескольких неосторожных слов.

– Это правда!

– А между тем, – прошептал ей Андреас, сверкая глазами, – то, что твой брат так необдуманно осмеял, – правда, и об этом чирикают друг другу воробьи на кровлях. Римской империей управляет тысячекратный убийца. Прежде других он отправил на тот свет своего родного брата, а за ним последовали все – говорят, двадцать тысяч человек, которые были сторонниками Геты или только произносили его имя. Вот власть, которой мы обязаны повиноваться, потому что ее поставил бог в наказание нам. Но когда этот преступник в пурпуре закроет глаза, его все-таки, как и других тяжких грешников, которые предшествовали ему на троне, причислят к сонму богов! Благородное собрание! После смерти твоей незабвенной матери я слышал, как ты сама называла богов безжалостными, другие называют их добрыми. Все зависит единственно от того, как они принимают кровь жертвенных животных, своих собственных созданий, которая проливается для них. Когда Серапис не дает какому-нибудь безумцу того, что тот у него просит, то безумец обращается к алтарю Изиды, Анубиса, Зевса или Деметры. Наконец, дело доходит до Сабациоса[17] или какого-нибудь из новых олимпийцев, обязанных своим существованием постановлению римского сената, большая часть которого состоит из плутов и бездельников. Никогда еще не бывало больше богов, чем в настоящее время, и между ними, о которых мифология рассказывает разные такие вещи, что их поклонников следовало бы предавать презрению или казни – еще бесчисленная толпа добрых и злых демонов. Ваши олимпийцы! Говорят, они награждают добродетель и наказывают порок, но они хуже, чем подкупные судьи, так как вы заранее знаете, что и в каком количестве нужно принести в дар каждому из них, чтобы купить его благоволение.

– Ты пишешь черными красками, – возразила Мелисса. – Я слышала от Филиппа, что, по учению пифагорийцев, сущность состоит не в самой жертве, а только в чувстве жертвователя.

– Совершенно верно. Он, разумеется, говорит о тианском мудреце[18], который, несомненно, был знаком с учением Спасителя. Но что происходит теперь у тысячи девятисот девяноста людей против десяти, когда они тащат животное к алтарю? Недавно я слышал вопрос одного из наших работников в саду: сколько он должен ежедневно приносить солнцу, своему божеству. Я ответил ему: одну драхму, потому что до этой суммы доходит плата, которую получает этот бедняк, работая с утра до вечера. Но он высказал мнение, что это слишком много, так как он все же хочет жить, и его бог должен удовольствоваться десятою частью драхмы, ведь подать, уплачиваемая начальству, едва ли превышает эту долю заработка.

– Бог, конечно, должен стоять для нас выше всего другого, – заметила Мелисса. – Однако, если работник поклоняется солнцу и ожидает от него добра, то он делает не то же ли самое, что ты, я и мы все, когда мы называем лучезарное светило дня Гелиосом, Сераписом или как-нибудь иначе?

– Да, да, – отвечал Андреас. – Существует много имен и форм, под которыми здесь поклоняются солнцу; и ваш Серапис, кроме Зевса и Плутона, проглотил также Феба-Аполлона и египетского Озириса, Аммона и Ра; и его высокая особа разжирела от этой пищи. Но серьезно, дитя. Наши отцы из величественных явлений окружавшей их природы создали довольно богов и молились им с благоговением, для нас же остались только имена; и тот, кто приносит жертву Аполлону, едва ли думает о солнце. Работник, о котором я говорил, пришедший сюда из Аравии, смотрит иначе. Он принимает самый светящийся шар в вышине за бога, да и ты – я ведь слышал это от тебя – отдашь ему должное. Однако же, когда ты видишь юношу, бросающего диск красивым и сильным движением, что ты будешь хвалить: этот ли медный кружок или того, кто его бросил?

– Последнего, – отвечала девушка. – Но ведь и Феб-Аполлон управляет своею четверкою коней сам, своими божественными руками.

– А астрономы, – прибавил христианин, – все-таки рассчитывают на несколько лет вперед, по какому пути он будет направлять своих коней в каждую данную минуту. Значит, он менее свободен, чем кто-нибудь, а между тем от него столь многие требуют, чтобы он управлял их делами по собственному усмотрению. Поэтому я считаю солнце только за звезду, подобную другим, и говорю, что нужно почитать не шар, катящийся в небе по определенным, заранее предписанным путям, а того, кто его создал и направляет согласно вечным законам. Мне и без того внушает жалость ваш Аполлон, а с ним вместе и весь сонм олимпийцев, с тех пор как господствует мечта, что посредством формул, жертв и ухищрений магии можно побудить и даже принудить богов и демонов дать отдельному человеку то, к чему стремится его жадное, изменчивое желание.