Терапия - [18]

Он вздыхает и проводит пальцами по выгравированным словам на надгробном камне перед тем, как продолжить.

— В школу и обратно ее возили на специальном автобусе. Как я и говорил, мама хотела спрятать ее ото всех. Даже несмотря на то, что Женевьев вербально себя никак не выражала и не любила физического контакта, она всегда позволяла мне обнимать ее. Все остальные думали, что она ни с кем не общалась, но это не так: она общалась со мной. Она всегда тянулась ко мне, трогала мое лицо и улыбалась. Она была очаровательна и невинна. Я всегда чувствовал, что ей одиноко, даже когда доктора сказали, что, возможно, ей необходимо время, чтобы побыть в одиночестве. Я ежедневно заходил к ней в комнату и играл с ней. Ей нравилось расставлять на полу разные предметы в линии, поэтому я помогал ей в этом. Это может показаться глупым, но это было наше время, только для нас двоих.

Одинокая слеза скатывается по его щеке, и мое сердце разбивается из-за него еще раз.

— Однажды она вышла из автобуса и несколько детей из средней школы, проходивших мимо, начали кричать ей что-то. Я имею в виду неприятные вещи. Я так разозлился, что побежал за ними, крича, чтобы они заткнулись и оставили ее в покое. Я был единственным, кто встречал ее на остановке и провожал до дома, поэтому именно мне приходилось видеть этих уродов каждый день.

Я чувствую, как он напрягается, быстро встает, стирая слезу с лица.

— Однажды я опоздал, — говорит он, сломавшись. Наполненные болью рыдания вырываются из его горла, и его тело дрожит, когда он закрывает руками лицо. Он трясет головой, пытаясь стереть воспоминания о том, что случилось.

— Я чертовски опоздал, Джесс. Эти уроды начали кидать в нее камни, и она испугалась. Она начала убегать от них. Когда я побежал за ней, все, что я видел, это бегущую Женевьев и детей, преследующих ее. Автобус уехал, даже в правилах было прописано, что он «не имеет права уезжать до тех пор, пока ее кто-нибудь не встретит». Она, наверное, была ужасно напугана. Выбежала на дорогу очень неожиданно и была сбита грузовиком, который проезжал мимо. Она погибла мгновенно — именно там, прямо у меня на глазах.

Его тело подрагивает, когда у него вырывается самый душераздирающий звук, который я когда-либо слышала. Как будто он в первый раз плачет по своей потере. Я тянусь и обхватываю его руками. Он кладет свою голову мне на плечо, и я чувствую, как моя футболка намокает от его слез. В этот момент он похож на маленького напуганного мальчика, а не на большого и сильного квотербека. А я чувствую себя сильной, поддерживая его, а не слабой девочкой, которая позволяет другим унижать ее. Он шмыгает носом, поднимает голову и вытирает глаза. Он выпрямляется и внезапно обратно превращается в сильного Джейса.

— Мне жаль. Ты, наверное, думаешь, что я какая-то большая плакса или типа того, — говорит он и снова подносит свои руки к лицу.

— Нет, не думаю. Если бы ты рассказал мне эту историю, не проронив ни одной слезинки, я бы подумала, что с тобой что-то не так, — говорю я и чувствую, как мои собственные слезы катятся по щекам.

— После ее смерти моя мама, впервые с рождения Женевьев, вела себя как мама. Эта смерть очень сильно повлияла на моих родителей. Их мучили вина и сожаление. Мама уже никогда не была такой, как прежде. Она неделями не выходила из комнаты, ничего не ела, не ходила в душ. Наш дом долгое время был похож на склеп. Потом мама наконец-то занялась лечением своего горя и депрессии, и врач убедил ее, что остальные члены семьи тоже нуждаются в терапии. Мы начали посещать семейные сеансы, и там я научился не ненавидеть свою мать за то, как она себя вела с Женевьев. До этого момента я никогда не видел, насколько она была убита горем, и как мучилась от своей вины.

Невыносимо видеть грусть на его лице. Это душераздирающе.

— С тех пор я пытался быть идеальным сыном для нее, особенно после смерти отца. Я только хотел, чтобы она была счастлива, понимаешь? В конце концов, это была моя вина, что Женевьев погибла. Если бы я пришел вовремя, это никогда бы не произошло. Я не хотел, чтобы во мне она видела виновника в смерти моей сестры. Я хотел быть для нее сыном, которым бы она гордилась.

Он прикасается губами к кончикам двух пальцев и прикладывает их к надгробию.

— Я скучаю по ней каждый день, — шепчет он.

Мое сердце раскалывается пополам от этого.

— Поэтому я не могу пройти мимо и позволить кому-либо издеваться над тобой, унижать только потому, что у них есть какое-то извращенное преимущество. Если кто-то отличается, это не значит, что они не достойны уважения. Она была другой, социально-неприспособленной, но она была таким же человеком, как и все. Прелестная девочка, которая не заслужила, чтобы на нее смотрели сверху вниз, дразнили или смеялись над ней. Подумай, если бы один из тех детей вышел вперед и выступил против своих друзей, этого бы не случилось. Но никто это не сделал. Они позволили этому случиться, и это делает их всех виновниками в равной степени. Я не могу быть таким человеком. Не могу, — он трясет головой в отвращении.

Все кусочки пазла, которым является Джейс Коллинз, начинают складываться в полную картинку. Я была смущена его добротой. Я не уверена, почему он сейчас упомянул о том, как ужасно те девочки относятся ко мне, но я понимаю, почему он ведет себя так решительно по этому поводу. То, что он видит мою физическую боль, наверное, выносит все его чувства на поверхность.