Теранезия - [95]

В поле зрения появилась Мадхузре.

— Взрослые бабочки, переходят, по крайней мере, в состояние диапаузы, — сказал Прабир. — Может он мог бы приготовить что-то особенное для меня.

— Я введу тебе транквилизатор сейчас. Ты хочешь этого? — На его теле оставалось не так уж много мест, куда можно было воткнуть дротик, но вены все еще оставались открытыми.

— Да. Весь оставшийся запас. А затем сожги тело. Сколько бы топлива не потребовалось.

Мадхузре почти незаметно кивнула.

— Мне жаль, — сказал Прабир, — что тебе придется пройти через это. Но другого выбора нет. Не вздумай никогда винить себя.

Она отвернулась.

— Кто теперь будет тащить со мной грузовик?

— Как насчет Феликса?

Мадхузре засмеялась.

— Феликс с крюком в спине?

— Ему понравится. Он будет видеть фейерверки при каждом шаге.

Когда она посмотрела на него, едва улыбаясь и вытирая слезы, что-то лопнуло у него в душе и его затопило волной радости. В ней было все, что он чувствовал к Феликсу, что-то большее, чем желание, все, что как он помнил, возникало внутри него, когда мать или отец брали его на руки, все, что он видел на их лицах, когда они поднимали его верх к небесам.

Его больше не интересовало, откуда это взялось, украл он это или нет, заслужил или нет. Если он так любил ее и, если она ощущала хоть толику его чувства, то это не было ни эгоистично, ни зло, ни бесчестно. И каким бы древним и бессмысленным оно не было, он вырвал его миллиардолетние корни и вытащил его в яркий свет сознания, объявив своим собственным.

— Забери все, что может пригодиться, — сказал Прабир, — и беги.

Когда он услышал звук прокалываемой ампулы и почувствовал первые холодные касания жидкости в венах, то увидел море сверху. Мадхузре, с развевающимися на ветру волосами, откинулась назад и перерезала веревку. Она освободилась и умчалась прочь, оставив позади горящую лодку.

15

Мадхузре перегнулась через край лодки и ее вырвало в воду. Зубы не прекращали стучать.

— Мне так жаль, bhai[33], мне так жаль. Я все испортила. Я все потеряла.

Она снова проверила, но Прабир все еще дышал. После шести доз.

Она воткнула последний флакон в катетер. Это невозможно. Его мозг должен быть затоплен ядом, все ткани должны быть отравлены. Ничто не позволило бы так быстро вывести все это из организма.

Она надавила на поршень шприца, откинулась, не вставая с корточек и вцепившись себе в волосы.

— Мне жаль, мне так жаль.

Она вытерла слизь с лица об плечо. Она не должна касаться себя перчатками.

Она ждала, что-то бормоча про себя и стараясь не плакать. Она будет оплакивать его позже, когда выполнит все, что он хотел.

Она начала всхлипывать.

— Зачем ты поехал за мной? Зачем приехал сюда? Ты, тупой ублюдок! Это я должна была оправиться на остров. Это должно было случиться со мной.

Она наклонилась и прикоснулась к участку кожи на шее, которая все еще оставалась человеческой. Даже сквозь перчатки чувствовалась ее обычная мягкость. Она поднесла руку к его ноздрям и почувствовала, как тонкая пленка полимера на кончиках пальцев подрагивает.

Ничего из того, что она вводила, не убьет его. И, даже если это не так, она не должна сидеть здесь, пробуя яды, доза за дозой, пока оно не переработает транквилизатор настолько, что Прабир очнется, корчась в агонии от того, чем она его накачала.

Он не мог находиться в сознании, у него не могло быть никаких чувств. Он был в глубочайшей коме. Она попыталась отогнуть ему веко, но то словно примерзло. Она отвернулась, чувствуя, как комок в горле не дает дышать.

— Я не могу! Я не могу сделать это!

Она смотрела на море, глубоко дыша и пытаясь успокоиться, чтобы все закончить. Тот, кто может быть переживет метаморфоз, уже не будет ее братом. И, что еще хуже, он не будет кем-то, кем хотел бы быть. Когда она поняла это со всей ясностью, то почти собралась последовать за ним. Он не должен проходить через это в одиночку. Она введет себе его кровь и они изменятся вместе. Но потом она поняла, что даже если сейчас готова сделать это, то позже пойдет на попятную. Не исключено, конечно, что ген даст своему носителю преимущества, которые могут оказаться стоящими того, но она не готова была поставить на кон свою душу в чьей-то карточной игре, как бы не старалась обмануть себя.

Ни свою, ни Прабира.

Она повернулась, не глядя на него и взяла одну из канистр. Сняла крышку и выбросила ее в море.

— Хорошо, хорошо. Он не ничего почувствует.

Она присела. На нем все еще был спасательный жилет; она не могла смириться с тем, что горящий пластик будет липнуть на его тело, пусть даже лодка сделана из него же. Она расстегнула ремни и сняла жилет.

— Хорошо. Теперь сюда. — Она налила горючее ему на грудь.

В местах, где оно попало на панцирь, мгновенно вздулись волдыри, плюясь облачками пара. Мадхузре попятилась назад, рыдая от горя.

— Прости меня! Прости! — Она рухнула на колени у ног Прабира, обхватив голову руками. — Я не могу сделать это! Я облажалась!

Она с силой надавила ладонями на глаза, потом начала бить себя по лбу.

Она подождала, пока лицо онемеет. Всего пару минут, чтобы все закончить. Она бормотала себе под нос: «Ты останешься у меня в голове. Ты останешься в моей памяти».