Теплица - [16]

Такси остановилось у здания бундестага. Кородин расплатился с шофером. Он не позволил Кетенхейве внести свою долю в оплату этой маленькой поездки, однако взял у шофера квитанцию: Кородин хотел оставаться богатым и ничего не дарить государству. Он поспешно и смущенно, с застывшей улыбкой, попрощался с Кетенхейве, боясь, что снова сверкнет молния. И торопливо ушел, словно закон звал его, призывал именно его.

Кетенхейве хотел зайти в бараки, где ютилась пресса, но подумал, что Мергентхейм едва ли встал так рано, ведь дома у него Софи, требовавшая немалого напряжения сил. Идти в свой кабинет Кетенхейве не хотелось. Вдруг он увидел, что группа приезжих туристов, доставленных в автобусах, чтобы осмотреть столицу Федеративной республики, здание бундестага и пообедать в ресторане бундестага, собирается вокруг своего гида. Подобно старому берлинцу, которому ни с того ни с сего взбрело в голову принять участие в организованной фирмой Кезе обзорной поездке по городу, Кетенхейве присоединился к двинувшейся группе.

Удивительно! Служитель бундестага в темной форменной одежде, который сопровождал любопытных, внешне был вылитый канцлер. С чуть перекошенным в язвительной усмешке лицом, высохшим, хитрым, морщинистым от избытка юмора, он был похож на умную лису и говорил, как важный государственный деятель. (Во времена монархии верные слуги носили бородку, как у короля или кайзера.) Они поднялись по лестнице в зал заседаний, и гид, чье сходство с канцлером бросилось в глаза, пожалуй, лишь одному Кетенхейве, поскольку никто не обращал на него особенного внимания, пояснил, что в здании, где они находятся, располагалась раньше Педагогическая академия; к сожалению, гид упустил возможность блеснуть своим немецким образованием, глубоким знанием Гете и упомянуть педагогическую провинцию, начало которой могло быть положено здесь. Знал ли канцелярист-канцлер, что его парламенту не хватало философов, чтобы повести отсюда педагогическую вспашку умов?

Кетенхейве впервые попал на галерею зала заседаний и рассматривал жесткие, предназначенные для народа и прессы стулья. Внизу все сиденья мохнатились красивой зеленой обивкой, даже коммунисты имели право наслаждаться зеленым уютом мягких кресел. Зал был пуст. Огромная безлюдная классная комната с пустыми партами. Кафедра господина учителя стояла, как и полагается, на возвышении. Канцелярист-канцлер перечислял достопримечательности. Он сказал, что в зале тысяча метров неоновых трубок. Гид-канцлер сказал, что глуховатые депутаты могут пользоваться специальными наушниками. Какой-то шутник спросил, нельзя ли эти наушники переключать на легкую музыку. Чичероне-канцлер с невозмутимым спокойствием пренебрег этой репликой. Он показал на две разные двери, упомянув о так называемом «прыжке барана» — обычае голосовать, проходя в соответствующую дверь. Кетенхейве мог бы позабавить гостей анекдотом, восхитительным коротким анекдотом из жизни одного парламентария. Баран Кетенхейве сделал однажды неверный прыжок. Вернее, он сам не знал, был ли этот прыжок неверным, его вдруг обуяло сомнение, и он кинулся в дверь, куда шли голосующие «за», в то время как его фракция решила голосовать «против». Партии коалиции наградили его аплодисментами. Они ошиблись. Кородин усмотрел в этом первый успех своей миссионерской страсти. Он тоже ошибся. Во фракционной комнате Кетенхейве гневно порицали. Но и там ошибались. Вопрос, поставленный на голосование, Кетенхейве счел недостаточно важным и действовал интуитивно, поддакнул, а не отверг, проголосовал за одно несущественное предложение правительства. Почему, в самом деле, правительство не может быть иногда в чем-то право? Кетенхейве казалось глупым отрицать это и быть оппозиционером из упрямства или из верности политическим принципам, что абсолютно то нее самое. Кетенхейве мысленно видел сидящих внизу школяров, крестьянских сыновей с квадратными черепами, задиристых и набожных, задиристых и своенравных, задиристых и туповатых, и среди них обязательно найдется несколько честолюбцев. «Говорильня», — сказал одни из экскурсантов. Кетенхейве посмотрел на него. Экскурсант этот представлял собой гнусный тип завсегдатая пивнушек, который с радостью позволит диктатору поработить себя, если только получит пару сапог, чтобы топтать тех, кто стоит ниже. Кетенхейве снова посмотрел на него. Дать бы ему в морду, подумал он.

— Ну а вы, может быть, придерживаетесь иного мнения? — спросил экскурсант и вызывающе взглянул на Кетенхейве. «Я не знаю ничего лучшего, даже этот парламент — меньшее зло», — мог бы возразить ему Кетенхейве. Но вместо этого он сказал:

— Заткните свою грязную пасть!

Экскурсант побагровел, но потом смутился и трусливо ретировался. Сбежал от Кетенхейве. Если бы он узнал депутата Кетенхейве, то подумал бы: «Я вас запомню, вы стоите в списке, и в день „Х“, куда бы вы ни спрятались…» Но никто не знал Кетенхейве, и канцелярист-канцлер снова вывел свой отряд на улицу.

Журналисты работали в двух бараках. Бараки стояли напротив здания бундестага, длинные, в два этажа, они были похожа на казармы или на помещения для штабов, для комендатур новых военно-учебных лагерей, построенные на время войны (а войны длятся долго). Внутри бараков на каждом этаже был длинный проход, напоминавший коридор корабля, правда не на палубе класса «люкс», но, во всяком случае, туристского класса, где слева и справа теснятся каюты; треск пишущих машинок, стук телетайпов, неумолчный вой телефонов создавали впечатление, что за редакционными комнатами бушевало море, кричали чайки и ревели пароходные сирены, а два барака прессы были двумя суденышками, их несли, качали и сотрясали волны времени. Подобно приливу и отливу перекатывались через простой некрашеный стол у входа поступающие «сообщения для прессы» — бледные и потертые информационные бюллетени, напечатанные на дешевой бумаге. Их небрежно бросали на стол невозмутимые курьеры многочисленных правительственных учреждений, которые занимались расхваливанием деятельности министерств, информацией общественности, государственной пропагандой, наведением тени на плетень, затуманиванием и замалчиванием фактов, утихомириванием, опровержениями лжи и правды, а иногда даже трубили в трубы негодования. Министерство иностранных дел сообщает, федеральное министерство плана Маршалла сообщает, федеральное министерство финансов, федеральное статистическое управление, почта и федеральное управление железных дорог, оккупационные власти, министр полиции, министр юстиции — все они что-то сообщали, кто больше, кто меньше, отличались болтливостью или сдержанностью, огрызались или выказывали озабоченность, а у некоторых находилась для общественности даже улыбка, ободряющая улыбка уличной красотки. Федеральное ведомство печати сообщало, что в заявлении оппозиционной партии, будто одна из правящих партий обратилась за поддержкой на выборах к французской секретной службе, нет ни грана правды. И тут заварилась каша, грозились пожаловаться прокурору, ибо партийные фонды, партийные деньги — это всегда табу, всегда дело щекотливое; когда нужны деньги, а они нужны всем и всегда, у кого же их взять, как ни у богатых друзей? У Кородина были богатые друзья, но, как водится у состоятельных людей, они были скупы (Кородин понимал это) и хотели за свои деньги кое-что получить.