Теперь я знаю... - [2]
— А что такое заповедная?
— Значит, неприкосновенная.
— А зачем неприкосновенная?
— С ума с тобой сойдешь! — рассердился пана. — Спроси у мамы, мне некогда.
Мама вздохнула и сказала, что там, где заповедник, все охраняется и ничего нельзя.
Деревья рубить нельзя, цветы рвать нельзя, зверей убивать нельзя.
Чтобы сохранить дикий уголок природы, как он есть.
— А ходить можно? — спросил я.
— Только по определенным тропам, — сказала мама.
— Вот скука-то! — сказал я. — Пожалуй, я с тобой в Москве останусь.
Папа все слышал и совсем рассердился.
— Лучше один раз увидеть, — говорит, — чем сто раз услышать. Прекрати без конца задавать вопросы.
А мама дала мне толстый альбом для рисования и сказала папе:
— Пусть Андрюша рисует в альбом все важное, что увидит. А ты ему помогай: делай короткие записи для памяти. Вернетесь в Москву, покажете альбом нам с бабушкой, и мы узнаем, как вы жили на Камчатке.
Я сказал, что плохо рисую. И не знаю, что важное, а что нет.
— А ты, — говорит бабушка, — если сам нарисовать не можешь, срисуй или вырежи подходящую картинку из старого журнала или газеты.
И она помогла мне сделать первую страничку.
Глобус — самое точное изображение земного шара. Желтым цветом нарисована суша. Коричневым — горы и возвышенности. Зеленым — низменности. Синим — океаны, моря, озера, реки.
Карта — изображение Земли на плоскости.
На Земле пять больших участков суши. Их называют материками: Евразия, Африка, Америка, Австралия, Антарктида. Евразия делится на две части света — Европу и Азию. Граница между Европой и Азией условно проходит по Уральским горам.
Океанов на Земле четыре: Тихий, или Великий, Атлантический, Индийский и Северный Ледовитый. Прибрежною часть океана называют морем.
Если в полдень встать лицом к солнцу, то впереди будет юг, сзади — север, справа — запад, слева — восток. Солнце восходит на востоке, а заходит на западе.
Остров — часть суши, со всех сторон окруженная водой.
Полуостров — часть суши, одной стороной соединенная с материком, а со всех остальных сторон окруженная водой.
Летим и плывем
Летели мы шесть часов до Красноярска, там самолет приземлился. На час. Только я успел съесть суп, как по радио объявили посадку на наш самолет. Пришлось второе и компот оставить. Папа все собедал, а я остался голодным. Он, конечно, сразу начал меня воспитывать.
— В следующий раз, — говорит, — быстрее будешь ложкой в супе ворочать! Зеваешь по сторонам... Учись сосредоточиваться.
Я обиделся. Взрослые всегда все успевают, потому что они не любопытные. Только и смотрят, что у них в тарелке. А я смотрел в стеклянную стенку, как приземляется самолет. Большущий — целый дом. Еще в воздухе у него из брюха вылезли рамы с колесами. Этими колесами он осторожно коснулся земли — и покатил по асфальтовой дорожке! Все медленнее, медленнее. Стоп! Подвезли большую лестницу — трап, люк открылся, и люди сошли на аэродром.
Оказывается, рамы с колесами у самолета называются шасси. Так папа сказал.
От Красноярска мы летели еще шесть часов до Петропавловска-Камчатского. Это главный город Камчатки. Я так устал лететь, что помню только, как мы в гостинице легли спать, а утром на пристани ждали пароход, чтобы плыть в заповедник.
На пароходе было много пассажиров, и я из каюты не выходил, чтобы не потеряться. Папа рано уложил меня спать, а ночью разбудил и велел скорей вставать: пароход прибыл к месту назначения.
Мы вышли на палубу. Видим, до причала недалеко, а наш пароход стоит и к нему не причаливает.
Папа пошел узнать, в чем дело, а меня оставил с вещами.
Пассажиры вокруг волнуются! Одни хотят скорей плыть дальше, а другим надо на берег. И все кричат: «Накат! Плашкоут!»
Я еле дождался папу, чтобы спросить, что это за непонятные слова. Папа сказал, что нас должны на плашкоуте везти к причалу, а накат мешает плашкоуту подойти к пароходу.
Оказалось, плашкоут — это судно с плоским дном. Оно несамоходное — не само ходит. Его тянет на буксире маленький катер. А накат — мелкие волны. На них плашкоут сильно качает, опасно для пассажиров. Надо ждать, когда накат кончится.
До утра стояли. Я совсем замерз, и спать хотелось. Пароход дает гудки, а на причале бегают люди и машут руками.
Наконец капитан приказал поставить на палубе парохода лебедку. Она — как маленький подъемный кран. К стреле, на канатах, за углы подвесили будто крышку от стола. Только это оказалась не крышка, а деревянная рама. Внутри рамы натянута железная сетка, на нее положили вещи.
— Ребенок, — говорят папе, — пусть сядет на вещи, а вы стойте и держитесь за канаты.
Я испугался, а папа говорит;
— Пожалуйста, подождите немножко, я быстро. Он снял с чемодана ремень с ручкой и пристегнул меня этим ремнем — моей спиной к своему животу. Потом встал вместе со мной на раму и руками взялся за канаты — как на качелях.
— Держись, — говорит, — за ручку ремня, расставь ноги, стой твердо и не дергайся.
Я вцепился в ручку и зажмурил глаза; очень было страшно.
Лебедка загудела, стрела понесла нас над водой и опустила на плашкоут. Я чуть-чуть разожмурился и все видел, потому что интересно было еще больше, чем страшно.
