Теперь я стеллинг! - [62]
Пятая, холодея внутренностью, услышала неестественно высокий голос Триннадцатой:
— Что, сучечки, помолились перед смертью?..
Это голос так и сочился весельем, но весельем безумным… и даже нехорошим каким-то, жутким. Пятая хихикнула, раз, другой и вдруг заржала. Такого представления ей видеть ещё не приходилось.
А между тем концерт продолжался:
— Папочка вернулся и готов карать всех несогласных! У-пу-пу! — перемежая со смешками молвила Тринадцатая (?).
На лицах Двенадцатой и Одиннадцатой отразилось сомнение, даже страх. Они переглянулись.
— Тринадцатая?.. — осторожно полюбопытствовала одна из них.
Дальнейшие события происходили невероятно быстро: скинув (скинув!!!) с себя обеих сестёр, Тринаверсе очутилась на ногах, вскочив с пола буквально одним рывком. Пятая испытала новый поток ужаса, одновременно с восторгом, когда её взгляд выцепил лицо Тринадцатой: безумный взгляд с вытаращенными, расширенными глазами, высунутый язык. Да ещё и стоит, покачивается, сгорбившись и выставив вперёд согнутые в локтях руки с оттопыренными пальцами, готовая вонзить их прямо в живую плоть, как хищник. Близняшки, ёжась, пятились назад.
Но Тринадцатая не собиралась стоять на месте — с нечестивым хихиканьем и непонятным криком «Zakorolalichayobvashumat!!!» припустила за своими сёстрами. Те же, не будь глупыми — с дикими визгами бросились врассыпную. Дальнейшие несколько минут Пятая могла наблюдать пугающе-захватывающую погоню, как Тринадцатая, развив скорость, достойную Седьмой или Десятой, пыталась изловить и выпороть (!!!) причину (-ы) своей ранней побудки. При всём при этом Тринаверсе, скромная и робкая Тринаверсе, не забывала вопить странные, а порой и отвратительные фразы, даже безумные и совершенно не понятные, но оттого не менее жуткие. Особо леденящей душу ей показалась фраза «Мама мыла раму скипидаром, сучки!!!».
Несколько раз Одиннадцатая или Двенадцатая (в таком мельтешении их было не различить) попадалась в лапы Тринадцатой — та, злостно хохотав, отвешивала шлепок по заднице (почему именно туда?), вложив в удар такую исполинскую силу, что… даже Пятой становилось неуютно, да.
Визг и ор в помещении стоял просто адский, а Четвёрочка мирно сопела..
Близняшки, вытаращив в ужасе глаза и визжа, громче чем тревожный свисток, не замечая препятствий, бегали по всей комнате, переворачивая вещи, используя их, как метательные снаряды в тщетной попытке отбиться от взбесившейся Тринаверси. Они даже использовали для бега стены и потолок (!)… Пятёрка сидела, разинув рот, и с замершим сердцем созерцала невероятное событие. Близняшки из последних сил пытались отбиться, метая в преследователя попадающиеся под руку предметы — без особого успеха, правда. В особо отчаянном положении, они даже умудрились запустить в Тринадцатую сестрой Четвёртой, которая, продолжая сопеть, пролетела мимо, вмазалась в вешалку, опрокинула её, оказалась завалена горой одежды, но даже и не подумала проснуться — сон у Четвёртой, закалённой долгим житием с шумными соседями, был просто богатырский, особенно поутру.
У Пятой, наблюдавшей этот сюр, дёргались веки и пробивались нервные смешки, вперемежку с икотой. Почему-то, кстати, ни Одиннадцатая, ни Двенадцатая не пытались выскочить наружу… а, не, уже попытались, но на входе столкнулись с Шестой, которая, со слегка взволнованным видом, распахнула двери настежь… прописав не нарочно по двум особо несносным носам. Между тем, Тринаверсе, издав богомерзкое «У-пу-пу», не мешкая, тут же подхватила за уши двух своих, упавших на попы, обидчиц и подняла их в воздух. Оу, это больно… Ушки Пятой дёрнулись, и она, невольно, прикрыла их ладонями.
— Что здесь происходит?! — выкрикнула Шестая, с ужасом оглядывая место «побоища», покуда её уши встали торчком. Пятая, косясь, то на погром, то на троицу сестёр беспричастно пожала плечами, между тем тихонько продвигаясь к выходу. Но вновь услышав голос Тринаверсе, вздрогнув, остановилась.
— Воспитательные работы в коллективе!.. — весёлым тоном ответила на вопрос Шестой Тринадцатая, — просьба не мешать, поезд следует без остановок, трупы оставлять в специально отведённых для этого местах!..
Шестая, побелев, упёрлась гневным взором на говорившую, которая улыбалась от уха до уха, удерживая в воздухе пищащих близняшек и не испытывала при этом никаких физических трудностей. Нахмурившись и разом став очень грозной, Шестая сложила руки на груди.
— Отпусти их, Тринаверсе, — жёстко произнесла Шестая, тоном не терпящим неповиновения.
Нехотя, морщась от недовольства, Тринадцатая опустила руки, освободив пойманные жертвы, и сестрёнки, пискнув и держась за покрасневшие, дёргающиеся уши, тут же нырнули за спину старшей в надежде на защиту, не забыв напоследок злобно зыркнуть и показать язык.
