Теперь — безымянные - [40]

— Может, в окна? А, братцы? Как, сержант? — торопливой скороговоркой, неуверенно предложил один из теснившихся к Копытину солдат — сильно щербатый, черноликий от копоти. Все были черны, перепачканы сажей, с измазанными лицами, но этот выглядел чернее всех, сущим трубочистом.

— Пол надо пробивать, пол… — хрипло возразил другой, из-за плеча Копытина, с синеватым отливом ноздрей и век от угарного удушья, сжимавшего ему горло. — Как считаешь, сержант, только ведь и осталось, боле ведь ничего…

Минуту назад такой мысли держался и сам Копытин. Но в те секунды, когда по коридору, убегая от огня, мчались ошалелые бойцы, близко от баррикады под ногами у бегущих взлетели с пола паркетные плитки, подброшенные крупнокалиберной пулей, пронизавшей снизу междуэтажное перекрытие. Это немцы, этажом ниже, ударили вверх, в потолок, из противотанкового ружья, поставив его отвесно.

Даже такого пути не осталось у бойцов — сквозь пол… Дыру не пробить, немцы не дадут это сделать. И куда потом прыгать — на их штыки? На дула автоматов?

— Сколько там еще? — обращаясь сразу ко всем, указал Копытин кивком головы назад, туда, где бушевало пламя.

— Да человек десять, должно! — быстро ответил щербатый.

— Дуй к ним, скажи — пусть долбанут по немцам покрепче, гранатами, и все сюда. Понял?

— Так точно! — откликнулся щербатый живо, принимая приказание с охотою, с радостью, что среди всеобщей растерянности и уныния есть ум, который что-то понимает в совершающемся кошмаре, есть волевой, решительный человек, за которым можно идти.

Пригибаясь, щербатый на полусогнутых ногах, раскорякой понесся вдоль подоконников в глубь коридора, дышавшую красным огненным жаром, словно пасть доменной печи.

— В окно — это кошкой надо быть… Третий этаж, голые стены — шутка ли? — как бы заранее отказываясь, проговорил в куче бойцов тот, что хрипел горлом. — Нет, видно, уж отвоевались!.. Эх, твою мать!.. — и солдат смачно выругался, вложив в свою ругань все, что владело им в эту минуту: и гнев на врага, про которого он все время слышал, что тот слаб и глуп, а он оказался и силен, и умен, и досаду, что так скверно обернулось дело и теперь вот выходит только погибать — заживо гореть и задыхаться.

— Ладно скулить! — прикрикнул Копытин.

Сдернув с себя ремень, рассовав автоматные обоймы по брючным карманам, он вязал в одну тяжелую гроздь все бывшие у него немецкие гранаты. Он уже составил мысленно план, как действовать, и теперь спешил изготовиться — решали секунды, мгновения. У немцев только один огнемет, а то б они запалили коридор с обоих концов сразу. Не такие они простаки, чтоб так не сделать, если б имели два огнемета. Сейчас шипения струй назади не слышно, нижним этажом немцы перетаскивают аппарат наперед. И пока они не перетащили, пока впереди не забушевало пламя, не закупорило окончательно и этот выход из коридора — надо в него пробиться, какой бы цены это ни стоило.

— Все тута! — крикнул щербатый, блестя белками глаз на черном, как сажа, лице, шаром на раскоряченных ногах подкатываясь к баррикаде и валясь в кучу тел.

Грохоча ботинками по дубовому паркету, белому от штукатурки, согнувшись, чтобы головы были ниже подоконников, цепочкой, друг за другом, бежали солдаты. Они были так же страшны, как и бегавший за ними щербатый, одежда висела клочьями, зияла прожженными дырами.

Вмиг возле баррикады стало тесно, шумно от дыхания сбившихся в плотную массу горячих, потных, пропахших гарью людей. Копытин прикинул на счет — человек тридцать…

— Братцы, не бросайте! И я с вами, на одной ноге, как-нибудь… Пособите только, прошу, братцы!.. Как-нибудь!.. — быстро, сбивчиво повторял чей-то молящий голос.

— С автоматами наперед! — скомандовал Копытин. Тела задвигались, завозились, стиснулись еще больше — произошло поспешное, неловкое перемещение.

— Гранаты, штыки, ножи — всё приготовить!

В груде тел у баррикады, сдавленных и спутанных так, что не разобрать, где чьи руки, ноги, кому что принадлежит, опять произошло поспешное, лихорадочное движение.

Люди уже поняли, в чем состоит простой план Копытина, пояснять его было не нужно.

Привстав над мешками, Копытин широко размахнулся и, оскалив в натуге зубы, исказив гримасой лицо, изо всех сил метнул гранатную связку в дым, в конец коридора, где засели немцы. Она тяжело ударилась о пол. Блеснула вспышка, и тотчас же коридор грохнул, точно на этот миг он стал орудийным стволом гигантского калибра. Взвихривая колючую известковую пыль, раздирая на клочья сгустки дыма, промело над баррикадой тугим воздухом. С потолка и стен посыпалась штукатурка, шлепая по спинам, плечам, пилоткам, звонко разбиваясь о каски.

— Ну, все разом! — не крикнул, а просто сказал Копытин, даже не очень громко, но с такой заложенной в эти слова повелительной силой, что всех в тот же миг подняло на ноги. Первым, во весь рост, Копытин шагнул через мешки.

Коридор, в котором еще звенело, не угасло эхо гранатного взрыва, огласился ревом голосов, рванувшихся из самого нутра грудей, из широко раскрытых, перекошенных в крике ртов. Тесной кучей, передние — плечо к плечу, с выставленными автоматами — бойцы напропалую ринулись через баррикаду, в дым коридора. Копытин нажал на спуск, автомат в его руках задергался, выплескивая из дула короткое пламя, рядом засверкало пламя других автоматов, и рев голосов, топот подкованных железом ботинок, выстрелы навстречу — все потонуло в оглушительном, покрывшем все звуки грохоте.