«Теория заговора» - [158]

Из всего сказанного следует однозначный авторский вывод: «Баженов, сам того не подозревая, оказался участником тайного антиекатерининского международного заговора»^{702}. Логично, что последовавшие репрессии в отношении масонства вызывают у автора полное одобрение. Объективно гонения на Новикова и участников его кружка представляются вполне обоснованной реакцией государства на подрывную деятельность масонских лож. В контексте подобного подхода не находится места привычным идеологическим схемам. Классовые баталии отступают на второй план, заслоняемые конспирологической борьбой.

Близким по конспирологическому духу к биографии Баженова является жизнеописание Г. Р. Державина, созданное известным критиком О. Н. Михайловым. Описывая ту же эпоху, что и Пигалев, автор демонстрирует такое же негативное отношение к масонству, обосновывая его мнением русского поэта. Защищая принцип природного неравенства людей как антитезу уравнительной идеологии масонства, автор не без пафоса заявляет: «Люди созданы во всем не равно. Один удачлив, ему всю-то жизнь хабарит, другой — невезуха. <…> И кто осмелится судить, как надобно выравнить сию несправедливость? Или кликнуть нового Пугачева?»^{703} Как мы видим, проводится весьма явная и смелая параллель между масонством екатерининской эпохи и грядущими событиями XX столетия. Репрессии Екатерины в отношении кружка Новикова автору представляются оправданными, учитывая политическую активность масонов и возможность очередного дворцового переворота, на которые было так щедро XVIII столетие русской истории: «Через архитектора Баженова делались попытки вовлечь в орден великого князя Павла Петровича»^{704}.

Несмотря на то что в рамках обозначенных жанров (исторический роман, биографическое повествование) удавалось воспроизвести некоторые конспирологические построения, эффект воздействия был локальным. Причиной тому объективные особенности жанра. Хотя биографическое повествование и позволяет контекстуальный выход за рамки жизнеописания, как это произошло с Баженовым, авторское изложение не может произвольно расширяться. Естественной границей любой биографии становится смерть героя. Поэтому конспирологическая составляющая биографии русского архитектора неизбежно должна была прерваться в августе 1799 года. Тем самым прерывается важная линия, связанная со сложными отношениями императора Павла с масонами, с обстоятельствами его членства в Мальтийском ордене.

Без сомнения, все перечисленные примеры только паллиативы: присутствие «теории заговора» в тексте в виде недомолвок, «языка для своих», постоянное цитатное марксистское сопровождение — всё это снижало степень воздействия на сознание читателя. Сами конспирологические авторы, осознавая сложившееся положение, в конечном счёте приходили к неизбежному выводу: «В СССР отсутствуют фильмы и спектакли об опасности масонства, а редкие книги, просачивающиеся сквозь почти просионистски настроенную цензуру, хотя бы отдалённо вскрывающие правду об евреях — быстро скупаются и уничтожаются теми же евреями»^{705}. Подобная атмосфера неизбежно приводила к курьёзным случаям, например, когда автор предлагает в качестве образца «классического масона» адвоката Терразини из популярного в советское время полуразвлекательного итальянского телесериала «Спрут». Иванов обращает внимание на особенно зловещий вид «тотального врага мира»: «Все движения, выражения лица, глаз, жесты, фразы, действия — всё служило одной цели»^{706}. Этот пример достаточно красноречиво показывает состояние отечественной конспирологии тех лет — отсутствие адекватной среды и свободного распространения информации способствовало рождению таких казусов. Ситуация кардинальным образом меняется в эпоху перестройки и в последующие после распада СССР годы.

ГЛАВА 10. «Теория заговора» и современное российское социокультурное пространство

Конспирологические настроения российского общества усиливаются с начала 90-х годов прошлого века. Этому можно дать несколько объяснений, как политического, так и социокультурного плана. С одной стороны, внезапный — для большей части общества -распад СССР вполне соответствовал рамочным определениям «теории заговора». Последующие социальные, исторические, политические процессы: резкое падение уровня жизни, вытеснение России с международной политической арены — являлись дополнительными стимулами для роста конспирологических настроений. Неослабевающее, даже усиливающееся ощущение целенаправленной деятельности, направленной на «окончательную» деконструкцию российского социума, заставляет даже самые умеренные социально-политические слои нашего общества обращаться к конспирологическим инструментариям и схемам. С другой стороны, господствовавшее до недавнего времени марксистское учение перестало соответствовать идеологическим запросам общества. Формационный подход к социально-исторической процессуальности явно не «вписывался» в изменившуюся реальность и не мог, с учётом возросшего количества исторической информации, дать цельную, непротиворечивую картину исторического прошлого.

Образовавшийся идеологический «вакуум», несмотря на все усилия, так и не удалось полноценно компенсировать. Поиски устойчивых национальных идеологем, приемлемых для большинства («формулирование национальной идеи» и т. д.), не дали ощутимого результата. В этих условиях «теория заговора» не могла не получить устойчивую базу для своего существования и развития. Бытование «теории заговора» в постсоветском социокультурном пространстве не ограничилось лишь политической сферой, но сопровождается, как мы увидим, формированием мощного социокультурного пласта, напрямую связанного с конспирологическим дискурсом.