Теория государства - [16]

Выход пытались найти через установление организационных различий. Например, в вопросе срочности правления главы государства: монарх правит бессрочно, а глава республики – в течение установленного срока (а потом или переизбирается, или оставляет пост)[130]. Только Венецианские дожи и северонидерландские стадхаудеры (по общему правилу до 1747 г.)[131] избирались бессрочно, то есть пожизненно[132]. Так же пожизненно избирается сейчас и Иранский рахбар[133]. А в Малайзии янг ди-пертуан агонга (СМИ иногда называют его «королем») выбирают монархи субъектов федерации[134] сроком на пять лет. Может, стоит объявить республику святого Марка и северонидерландские республики, а заодно исламскую республику Иран монархиями, Малайзию – республикой, или вновь сослаться на «исключения»? а как тогда быть с многочисленными прецедентами пожизненных президентств[135]? Если серьезно, то вопрос о срочности / бессрочности правления главы государства представляется, мягко говоря, не самым важным.

Еще указывают, что в монархиях игнорируют принцип разделения властей либо соблюдают его в неполном объеме и монархи сочетают законодательную и исполнительную (а иногда и судебную) компетенцию. А для республик этот принцип якобы «свят». С этим можно было бы согласиться, если бы, например, Конституция Королевства норвегии не вверяла королю только исполнительную власть, а испанская и японская конституции не помещали «монархов» над всеми ветвями власти. И если бы заодно принцип разделения властей исповедовали Швейцария и социалистические республики – СССР, Китай и пр. Это все тоже «исключения», конечно…

Еллинек, проанализировав практику XIX в., предложил считать наиболее существенным признаком монархической системы правления невозможность изменения конституционного строя без персонального согласия монарха. А там, дескать, где конституция может быть изменена помимо или вопреки воле главы государства, – как бы он ни назывался – там монархии нет[136]. Тут же вставал вопрос о французской Конституции 1791 г., которая свела компетенцию короля к руководству исполнительной властью и установила, что конституционные поправки не нуждаются в королевской санкции. Всегда считалось, что с монархией Франция порвала в 1792 г., когда несчастного Луи XVI свергли и заключили в тюрьму и национальный конвент провозгласил республику. Еллинек, предвидя такой упрек, утверждал, что еще в 1791 г. была учреждена «республика с наследственным главой государства»[137]. Возражений нет. Только как быть, если конституция не может быть изменена без согласия главы государства, наследственного или выборного? Значит ли это, что перед нами монархия? в современных еллинеку «образцовых» республиках – американской, французской – конституции могли изменяться без участия глав государств. Сейчас ситуация другая. Да, права вето на конституционные поправки лишен, например, шведский король. Его действительно можно не считать монархом. Зато российская Конституция не может быть изменена без согласия президента. И индийская, и, кстати, современная французская, и т. д.

Я не призываю вовсе отказаться от разделения государств на монархии и республики. Лишь предлагаю признать это разделение, как уже сказано, относительно условным. Да, Федеративную республику германию нельзя назвать монархическим государством, а султанат Бруней – республиканским. Однако это предельно «чистые» примеры. А если привести другие, «менее чистые»? на самом деле, затруднительно относить к монархиям те же Испанию, Швецию или Японию, а к республикам – Объединенные Арабские Эмираты и пр. Точнее, отнести можно, но все же непонятно, на каком основании следует говорить о монархии применительно к упомянутым национальным государствам. Только потому, что в одном есть наследственный король, а в другом тэнно? и как считать республикой государство, президента которого выбирают семь эмиров[138]? опять же только потому, что этот глава – президент? в последнем случае, правда, уместно вспомнить о германской «республике династий» 1867 – 1918 гг..[139]

Кстати, мне не раз доводилось слышать от коллег, что монархии и республики надо различать именно по наименованиям глав государств. Мол, они бывают «монархические» и «республиканские». И там, где есть король или султан, – монархия, а там, где есть президент и т. п., – республика. Это чистая профанация. С содержательной точки зрения наименование (титул), как правило, не имеет существенного значения. Главное же не наименование, а компетенция. Иной президент или премьер имеет кратно больше полномочий, чем какой-нибудь король. Тем более, если этот король – «ограниченный», «конституционный».[140]

По моему мнению, возможны три подхода. Можно вообще не использовать никакие доктринальные критерии и принимать во внимание только самоопределение государства. Упрощенно, если государство называет себя монархией, так или иначе фиксирует это в своих правовых актах, то оно есть монархия, если называет себя республикой – то республика. Можно ссылаться на существование гибридных, «смешанных» форм, то есть различных «монархических республик» и «республиканских монархий». Или можно, презюмируя отсутствие единства формальной и фактической организации власти, на основе гибких критериев выделять «фактические монархии» в числе республик и «фактические республики» в числе монархий. Нередко так и поступают: отсюда, например, утверждения о том, что Рим в эпоху принципата был «фактической монархией», а речь Посполитая – фактической республикой. Есть достаточно причин считать «фактической монархией» Корейскую народно-демократическую республику, а соединенное Королевство Великобритании и северной Ирландии – фактической республикой и т. д.