Теофил Норт - [40]

— Не знаю, как это сделать. Не знаю, откуда взять деньги.

— А я думал, что ты из очень зажиточной семьи.

— Разве ты не знал? — Он назвал место, где родился. — В двадцать первом году у нас в городе три большие фирмы и пять богатых семейств обанкротились.

— А тебе это было известно, когда мы встретились в Париже?

Он приставил палец к виску:

— Известно — не то слово. Но к счастью, я был помолвлен с весьма состоятельной девушкой. Я ей признался, что у меня нет ничего, кроме выходного пособия. Она засмеялась и сказала: «Милый, у тебя есть деньги. Ты будешь управлять моим имуществом, и за это тебе будут очень хорошо платить…» Я истратил последнюю сотню, чтобы отвезти ее в церковь.

В 1919-м, 1920-м и в последующие годы я встречался со многими ветеранами, не говоря уже о второй мировой войне, когда в мои обязанности входило допрашивать противников. (Мое участие в «войне Рипа», как я уже говорил, выразилось в мирной обороне бухты Наррагансетт.) Естественно, что рубцы, оставленные войной, у каждого ветерана были разными, но на одной профессии этот опыт сказался особенно болезненно — на летчиках. Люди, воевавшие на суше и на море, в ранней юности пережили то, что журналисты зовут «звездным часом» — ощущение тяжкой ответственности перед своей «частью», необходимость переносить крайнее утомление, подвергаться опасности, рисковать жизнью; многие из них несли в душе еще и бремя того, что им приходилось убивать. Но «звездный час» первого поколения боевых летчиков, кроме всего этого, имел и свои особенности. Воздушный бой был новостью; его методы и правила каждый день устанавливались на практике. Приобретение технической сноровки в воздухе вызывало у летчиков особенный подъем и гордость. Над ними не было седовласого начальства. Они ощущали себя пионерами, своего рода «землепроходцами». Их отношения с соратниками по авиации и даже с врагами были окрашены подлинным товариществом. Никто не корил их за то, что у них, вместе с немецкими летчиками, выработался особый кодекс чести. Они не опускались до того, чтобы напасть на подбитый вражеский самолет, который пытался добраться до своей базы. Летчики обеих сторон узнавали противника, с которым уже вели бой, и сигналили ему с веселым вызовом.

Жизнь у них была «гомерической»: ведь о такой жизни и написана «Илиада» — молодой, блистательной, полной опасностей. (Гёте сказал: «Илиада» учит нас тому, что обязанность наша — тут, на земле, каждодневно создавать себе ад.) Многие, выжившие в войну, были надломлены ею, и вся их последующая жизнь стала бедствием и для них, и для их близких. «Нам не посчастливилось умереть», — сказал мне один из них.) Другие продолжали жить долго и стоически. В некоторых из них, если присмотреться попристальнее, явно «сломалась пружина», убыл, иссяк источник бодрости и веселья. Таким был и Рип.

Мы поразмыслили с Рипом, где нам лучше заниматься в восемь часов утра.

— Я бы предпочел, чтобы ты приходил ко мне, но в это время дети завтракают, а жена будет то и дело забегать в комнату и напоминать о разных поручениях.

— Думаю, что Билл Уэнтворт разрешит нам воспользоваться одной из комнат отдыха за галереей казино. Может, нам придется переходить из одного помещения в другое, пока идет уборка. Я тебя в казино не видел, но полагаю, что Ваша Честь наверняка числится там в членах.

Он осклабился и прикрыл рот ладонью, словно сообщая мне позорную тайну:

— Пожизненный член. И взносов с меня не берут. — Он ткнул меня в бок словно мальчишка, стащивший коробку печенья.

И начались наши уроки: час на грамматику и словарь, а потом час разговора, в котором я играл роль немецкого офицера. У Рипа были подобраны книги на двух языках с описанием тех знаменательных дней. Ни одна наша встреча не обходилась без того, чтобы его не позвали к телефону, откуда он возвращался с дополнительным списком поручений на день, однако у него была поразительная способность быстро сосредоточиваться вновь. Он несомненно получал от занятий большое удовольствие, они затрагивали в его душе какие-то глубинные здоровые пласты. Между занятиями и он работал прилежно, и я от него не отставал. («Делаю уроки», — говорил он.) Мое расписание оставляло мало времени на посторонние разговоры, и его — тоже. Когда мы кончали, он проглядывал список поручений, которые ему полагалось выполнить: сдать заказное письмо на почте; сводить собаку к ветеринару; заехать за мисс такой-то, работавшей у жены секретарем на неполной ставке; в одиннадцать отвезти Эйлин к миссис Брэндон на урок танцев и заехать за ней в двенадцать… Миссис Ванвинкль, по-видимому, большую часть дня сама нуждалась в машине и шофере. Выглядеть он стал лучше, смеялся чаще — и почти так же весело, как во время нашей встречи на Бельвью авеню. Но получил ли он разрешение ехать в Германию — об этом не говорилось ни слова.

Как-то вечером я пошел засвидетельствовать мое почтение миссис Крэнстон.

— Добрый вечер, мистер Норт, — любезно сказала она, поглядывая на соломенную корзинку у меня в руке. Корзинка была выстлана мхом, на котором лежало несколько аризем, лесных лилий и других цветов, названия которых я не знал. — Полевые цветы! Ах, мистер Норт, откуда вы знаете, что больше всего я люблю полевые цветы!