Теневая черта - [20]

Он подумал, затем торопливо продолжал с мрачной энергией:

— Да! капитан умер в самый полдень. Днем я просмотрел его бумаги. На закате я прочел над ним службу, затем повернул судно к северу и привел его сюда. Я… привел его… сюда.

Он ударил кулаком по столу.

— Оно навряд ли пришло бы сюда само, — заметил я. — Но почему вы не пошли в Сингапур?

Он заморгал глазами.

— Ближайший порт, — угрюмо пробормотал он.

Я предложил этот вопрос совершенно невинно, но его ответ (разница в расстоянии была незначительна) и его манера помогли мне разгадать простую истину. Он отвел судно в порт, где надеялся быть утвержденным в своем временном командовании за отсутствием квалифицированного копитана, которого могли бы поставить над ним.

А Сингапур, как он справедливо предполагал, был полон квалифицированных моряков. Но в своем наивном рассуждении он забыл принять в расчет телеграфный кабель, покоящийся на дне того самого залива, куда он направил судно, которое он, по его мнению, спас от гибели. Отсюда горький привкус нашей беседы. Я ощущал его все более и более явственно — и он был все меньше и меньше мне по вкусу.

— Послушайте, мистер Бернс, — твердо сказал я. — Да будет вам известно, что я не гнался за этим местом. Мне его предложили. Я его принял. Я здесь для того, чтобы прежде всего отвести судно домой, и вы можете быть уверены, что я позабочусь о том, чтобы все, кто находится на борту, исполнили свой долг до конца. Это все, что я имею сказать… сейчас.

Он встал, но вместо того чтобы откланяться, стоял с дрожащими, негодующими губами, глядя на меня в упор, как будто после этого простое приличие требовало, чтобы я исчез с его оскорбленных глаз. Это было трогательно, как всякое очень простое душевное состояние. Я почувствовал к нему жалость — почти симпатию, пока (видя, что я не исчезаю) он не заговорил принужденно-сдержанным тоном.

— Если бы у меня не было дома жены и ребенка, вы можете быть уверены, сэр, что я попросил бы вас отпустить меня, как только вы явились на судно.

Я ответил ему совершенно спокойно, как будто речь шла о каком-то третьем лице.

— А я, мистер Бернс, не отпустил бы вас. Вы подписали условие в качестве старшего помощника, и я надеюсь, что, пока оно не выполнено в последнем порту, вы будете исполнять свои обязанности и по мере сил поможете мне своим опытом.

В его глазах застыло недоверие; но оно не могло устоять перед моим дружелюбием. Слегка взмахнув руками (впоследствии я хорошо узнал этот жест), он выбежал из каюты.

Мы могли бы избавить себя от этого безобидного препирательства. Не прошло и нескольких дней, как уже мистер Бернс горячо умолял меня взять его с собою, тогда как я отделывался только неопределенными ответами. Вся эта история приняла довольно трагическую окраску.

И эта ужасная проблема была только лишним эпизодом, простым осложнением в общей проблеме, как вывести это судно, — которое было моим со всем своим достоянием и своей командой, со своим телом и душой, теперь дремлющими на этой зачумленной реке, — как вывести его в море.

Мистер Бернс в то время, как еще разыгрывал роль капитана, поторопился подписать фрахтовый контракт, который в идеальном мире, где нет обмана, был бы превосходным документом. Просмотрев его, я сразу понял, сколько нам предстоит хлопот, если только противная сторона не окажется исключительно честной и доступной увещаниям.

Мистер Бернс, с которым я поделился своими опасениями, вздумал обидеться. Он посмотрел на меня своим обычным недоверчивым взглядом и с горечью сказал:

— Вы хотите мне объяснить, что я поступил, как дурак?

Я с неизменной любезностью, которая, казалось, всегда усиливала его удивление, ответил ему, что ничего не хочу объяснять. Я предоставляю это будущему.

И, действительно, будущее принесло много хлопот. Бывали дни, когда я вспоминал капитана Джайлса чуть ли не с отвращением. Его проницательность — будь она проклята — втянула меня в это дело; а сбывшееся его пророчество, что "у меня будет хлопот по горло", придавало всей истории такой вид, словно она была затеяна с целью зло подшутить над моей юной невинностью.

Да. У меня было по горло осложнений, которые в высшей степени ценны, как «опыт». Обыкновенно люди придерживаются высокого мнения о преимуществах опыта. Но в таких случаях опыт всегда означает нечто неприятное, в противоположность прелести и невинности иллюзий.

Должен сказать, что свои иллюзии я быстро утрачивал.

Но я не хочу распространяться об этих поучительных осложнениях; скажу только, что все они сводились к одному слову: задержка.

Люди, выдумавшие поговорку "время — деньги", поймут мое раздражение. Слово «задержка» входило в самые тайники моего мозга, отдавалось там, точно гулкий, сводящий с ума колокол, поражало все мои чувства, принимало черную окраску, горький привкус, убийственный смысл. — Мне очень жаль, что я вижу вас таким озабоченным.

Право, мне очень жаль…

Это была единственная гуманная речь, которую мне приходилось слышать в то время. И она исходила от доктора — как и надлежит.

Докторам полагается быть гуманными. Но этот человек был таков в действительности. Его речь не была профессиональной. Я не был болен. Но другие болели, потому-то он и посещал судно.