Тенебрариум - [49]

— А почему тогда здесь жить не разрешают?

— Из-за аномалий. Видал 'попрыгунчиков' на дороге? Но аномалиями не отравишься. Мы здесь живём уже несколько лет. Сажаем огороды, ловим рыбу, разводим кое-какую скотину — и, как видишь, живы-здоровы. Никто не зачах, ни у кого щупальца не выросли. Так что не бойся и ешь!

Я принялся за еду. Надо сказать, что в тот момент я был так голоден, что не отказался бы, наверное, даже от облучённой пищи. Тем более, что после целого дня голодухи, дядьгенин натурпродукт воспринимался мной как настоящая пища богов.

Однако, я не забывал и о своей главной задаче. Ужин — это хорошо, но разговор — ещё лучше.

— И всё-таки я не могу понять. Вот Вы жили в Питере, а потом вдруг решили переехать в эту глухомань. С какой стати? Неужто медвежий угол перспективнее нашей 'северной столицы'?

— Дело не в том, перспективней, или нет. Просто обстоятельства так сложились. Я из рода потомственных военных. Поэтому мне как-то сам Бог велел продолжать традицию. Да и отец сызмальства меня науськивал. 'Вырастешь — будешь военным, как мы с дедом!' Короче, у меня тут даже и альтернатив-то никаких особо не было. Да я и сам, по природе своей, натура безынициативная. Как мне сказали — так я и сделал. Удобно, когда за тебя всё обдумывают и решают. После школы поступил в пограничное училище. В те годы этот род войск считался одним из самых престижных. Ну вот, меня туда и устроили. В школе я учился слабовато, поэтому отцу пришлось знакомых кэгэбэшников подключать… В общем, благодаря его хлопотам, я поступил в Голицынское училище. Выучился. Стал погранцом. Ну а потом, распределение, и… Направили меня сюда, за Байкал. На границу с Монголией. Застава посреди степи. Кругом одни камни, колючки, да эти, — дядя Гена сдвинул пальцами уголки глаз. — Кочевники. Верблюжатники. В основном, только их гоняли. Шастают туда-сюда, как им вздумается. Как поймаем — дурака включают, мол шиндер-мындер-запупындер, по-русски не понимаю. А как чуть надавишь, сразу понимание появляется. А заодно и владение русским языком. Вот такая, понимаешь, восточная магия.

— А как Вы очутились в Иликтинске? От него до монгольской границы — весьма приличное расстояние.

— Всё началось с крушения одного самолёта… Ну, точнее, всё началось ещё задолго до этого. В училище. Учился со мной один прыткий вьюнош — Вадька Бозриков. Мы его Бозриком звали. Смышлёный такой паренёк. Круглый отличник. Я-то лодырем был всегда, а он такой, знаешь, примерный, сознательный. Ну мы с ним и сдружились. Можно сказать, что он меня тянул за собой. Помогал с учёбой, агитировал на всякие мероприятия. В самодеятельность затащил. В общем, шевырюшка. А по завершении училища, направили его в Забайкалье. Его и самого туда почему-то влекло. Не знаю, что за тяга у него была. А у меня была возможность поближе к Питеру устроиться. Не без отцовского протектората, разумеется. Но этот самый Бозрик так мне мозги запудрил, что я окончательно поссорился со здравым смыслом. Убедил он меня, что этот выбор — лучший. Расписал красиво, как мы поедем вдвоём, будем вместе служить, не тужить. Баснями накормил до отвала, и я сдался. Наперекор отцу, подал рапорт, и отправился вместе с Вадькой на другой конец Союза. А когда прибыли на место, его через пару недель забрали в Иркутск. Вот те на те — хрен в томате! Так я остался посреди голых степей, со своими монголами, да яками. Обидно так было. Ух, я этого Бозрика тогда склонял. По-всякому! Думал, увижу — руки не подам. Да и он сам, как уехал — так и пропал. Ни песен, ни басен от него. Как-то раз только дошёл до меня слух, что он мол уже дослужился до капитана, все дела. Ну а мне что? Назад возвращаться — гордость не позволяла. Так и сидел на одном месте, как дундук… Это, ты извини, но у меня уже в горле пересыхает. Давай ка, 'между первой и второй — перерывчик небольшой'.

Я быстренько наполнил его стопку, и он благоговейно её опорожнил, закусив помидоркой.

— Хо-ро-шо…

— Ну, а потом что?

— Ну а что потом? Ничего…

— Вы сказали про какой-то разбившийся самолёт.

— А, ну, да. Упал, значит, неподалёку от нашей заставы, гражданский самолёт. Не наш. Иностранный. Коммерческий лайнер, в общем. Летел то ли из Кореи, то ли из Сингапура — в Европу. Ну и там, в воздухе, у него какая-то авария приключилась. В общем, грохнулся. Наверное, целый километр землю пахал. Развалился, рассыпался, взорвался и сгорел к бениной матери. Одним словом — жуть. Страшное дело. Нашу заставу, понятное дело, тут же подняли по тревоге. Ежу понятно, что в таких катастрофах выживших не остаётся. Поэтому нас поднимали не людей спасать, а имущество. Иначе местные буряты всё растащили бы за считанные часы.

— А что там спасать-то, после взрыва и пожара?

— О-о, не скажи-и! Спасать-то как раз-таки было что! Пока этот самолёт, значит, землю пахал, хвост у него отвалился, и всё, что было внутри: пассажиры, багаж, и так далее — высыпалось наружу, как горох. А там, в том рейсе, летели какие-то богатенькие буратины. У всех при себе золотище, украшения, денег вагон. Не дай боже, чего-то потом не досчитаются. Тут же заявят на весь мир, что, мол, русские гады прикарманили. Это ж международный скандал! А оно нам надо? Ну, вот нас и отправили на место крушения. Первым делом, конечно же, поставили оцепление. У всех приказ — никого не подпускать к зоне аварии ближе чем на 100 метров. Стрелять на поражение. Ждём, значит, прибытия особистов из штаба. Они, правда, долго ждать себя не заставили. Тут же на двух вертолётах припороли. Через три часа ещё пять грузовиков подогнали гэбэшных. С ними — пожарные машины и скорые. Тут-то я и встретил его…