Тень ворона - [27]

— Она глуха, как пень, — сообщил брат Амвросий. — Если бы у нее под дверью позвали на помощь, то, как ни кричи, она все равно не услышит.

— Я имел в виду другое, — пояснил мельник. — Может быть, отец Эйлиот собирался ее навестить, зная, что она не решится выйти даже в церковь. Ведь его долг навещать с утешением больных и старых.

По поводу последних слов мельника Кадфаэль промолчал. Лицо, которое в эту морозную ночь промелькнуло перед ним в неверном свете факелов и тут же кануло во мраке, никак не напоминало лицо утешителя. Да и сам мельник, добрая душа, судя по его голосу, не очень-то верил в такую возможность.

— Даже если это не так, — не унывая продолжал он с новым воодушевлением, — у служанки, которая ухаживает за старушкой, со слухом все в порядке. Может, она что-то слышала или видела, как он проходил мимо.

Разделившись на две группы, монахи решили прочесать дорожки по обе стороны пруда. Брату Амвросию досталась дальняя, которой пользовались обитатели трех домиков. Это была пешеходная тропинка, протянувшаяся по берегу пруда у подошвы склона, занятого огородами и садиками. Кадфаэль взял на себя другую, более широкую, что вела к мельнице, а за нею тоже превращалась в еле заметную тропку. И там и здесь белизну заиндевелой поверхности нарушали темные пятна редких следов, но все они появились уже утром. Ночные следы уже давно скрылись под серебристым покровом изморози.

Старичок и старушка, жившие на покое в первом домике, со вчерашнего вечера не выходили на улицу и ничего не слыхали о пропавшем священнике. Услышав эту поразительную новость, они разволновались и, вытаращив глаза, с восторгом принялись чесать языками. Из их возгласов и причитаний Кадфаэлю не удалось извлечь никаких новых сведений. Старички рано заперлись у себя в доме, закрыли ставни и, затопив очаг, мирно проспали до утра. Старик, служивший раньше лесником в аббатстве, которое владело частью Эйтонского леса, живо надел башмаки, накинул на плечи дерюжный плащ, и присоединился к поискам.

Когда они постучались во второй домик, им отворила миловидная замарашка лет восемнадцати, с гривой черных волос и нахальными любопытными глазами. Хозяйка не вышла на порог, но громко дала о себе знать изнутри, сварливо спрашивая девушку, отчего та в этакую стужу оставляет раскрытой дверь. Служанка бросилась в дом, откуда послышались истошные вопли, которыми она, по-видимому не без помощи жестов, кое-как успокоила свою хозяйку, ибо старческие причитания затихли, сменившись негромкой воркотней. Девушка вернулась на крыльцо, кутаясь в шерстяной платок, и затворила за собой дверь, предупреждая новый всплеск жалоб.

— Нет, — сказала она, энергично тряхнув темной гривой. — Что до меня, я ночью не видела тут ни души. Да и кому тут ходить? С самого вечера я не слыхала ни звука, а хозяйка, как стемнело, сразу улеглась спать. А уж как уснет, ее и трубы Страшного Суда не разбудят.

Монахи ушли, оставив ее стоять на крыльце, откуда она провожала их разгоревшимся от любопытства взглядом, пока они, миновав третий дом, не остановились перед высившейся позади него мельницей. Выйдя на свободное пространство, они очутились на берегу пруда, перед ними открылась его матовая серебряная гладь, не заслоняемая домами. Возле дороги, откуда они только что пришли, пруд был широким и мелким, но чем ближе к мельнице, тем больше его округлые берега сближались, образуя узкую глубокую горловину, через которую вода возвращалась в Меол и далее в Северн. Над водой нависал покрытый инеем травянистый берег, подточенный течением. В белизне зимнего ландшафта нигде не было видно черного пятна лежащего человека. Несмотря на мороз, вода еще не затянулась льдом, лишь возле самого берега в гуще камышовых зарослей образовалась хрупкая ледяная кромка. Здесь дорожка превращалась в узкую тропинку, огибавшую мельницу со стороны монастырской стены. Тропинка привела монахов к узкому деревянному мостику с перилами на одной стороне, перекинутому через протоку. Мельничное колесо не вертелось, желоб был перекрыт, и излишек воды сливался в отводной канал, скрытый внизу под полом, оттуда вода перетекала в пруд, ее напор угадывался лишь по легкой ряби на его тихой поверхности.

— Даже если он здесь был, — сказал мельник, — дальше идти ему незачем. Там ничего нет.

Дальше и впрямь ничего не было. Тропинка бежала себе среди неширокого прибрежного лужка, сходя на нет в том месте, где находился сток. Изредка, в сезон рыбной ловли, здесь появлялись рыбаки, летом иногда играли дети, да еще влюбленные парочки, гуляя, забредали в сумерки до самого конца тропинки. Но кому придет в голову ходить здесь морозной ночью? Тем не менее Кадфаэль продолжил путь дальше. Вдоль берега кое-где росли низко склонившиеся над водой ивы, их стволы покосились из-за того, что течение сильно подмыло берег. Молодые деревья еще ни разу не подрезали, но там было и два-три старых дерева, ветки у них были подрезаны, одна же ива и вовсе срублена, а оставшийся пень украсился густой шапкой молодых, тонких побегов. Он стоял взъерошенный, напоминая окруженную венчиком волос тонзуру на голове великана. Миновав первые деревья, Кадфаэль остановился на самом краю берегового обрыва, покрытого жидкими кустиками пожухлой травы. Быстрое течение протоки, попав в пруд, продолжало свой путь среди его стоячих вод, образуя на поверхности длинную полосу ряби, от которой расходилось по сторонам чуть заметное волнение. На расстоянии десяти шагов от впадения протоки в пруд, у самых ног Кадфаэля, оно почти замирало, напоминая о себе лишь стальными бликами, изредка перебегавшими по воде. Эти слабые блики невольно приковали к себе взгляд Кадфаэля, но когда он посмотрел вниз, то внимание его привлекло просвечивающее сквозь них тихо колышущееся черное пятно. Наполовину скрытый травянистой бахромой обрыва, в воде лениво покачивался край черного одеяния. Кадфаэль опустился на колени, раздвинул перед собой покрытые инеем стебли и наклонился над краем обрыва, стараясь заглянуть в глубину. Большой кусок черной ткани виднелся среди обглоданных течением древесных корней, из-под которых вода вымыла почву. Нетерпеливый поток, сметавший препятствия со своего пути, убрал с глаз долой то, что ему мешало, и оно застряло в укромном месте. На воде качались два бледных пятна, очертаниями напоминавшие диковинных рыб, рисунок которых Кадфаэль видел однажды в записках какого-то путешественника. Воздетые к прояснившемуся небу пустые ладони отца Эйлиота, казалось, молили о пощаде, в то время как лицо его было прикрыто краем разметавшейся рясы.