Тень власти - [52]

Мои люди привыкли делать все быстро, и когда был получен ответ, все было готово. Я вскочил в седло и поехал навстречу своим гостям.

Донна Марион не могла ехать с нами: ее мать чувствовала себя нехорошо, и ей не хотелось оставлять ее. Таким образом, нас было трое и, кроме того, двенадцать всадников, которым я приказал сопровождать нас и ехать за нами на некотором расстоянии. Время было военное, и дорога шла через лес почти на целую милю.

Донна Изабелла была очень красива в темной амазонке и шляпе с широкими полями. Когда я подсаживал ее в седло, я заметил, что у нее очень стройная нога – верный признак благородной испанской крови. Она очень мило поблагодарила меня за приглашение. Ее манера обращаться со мной значительно изменилась с того дня, как я просил ее отца помочь мне составить список еретиков. Произошло ли это оттого, что она стала бояться меня? Мне как-то не хотелось верить этому. Или, может быть, она перестала недоверять мне?

Она ездила очень хорошо, хотя и говорила, что ее кузина – лучшая наездница. Я могу себе представить, что рука донны Марион была бы крепче и увереннее. Во всем, что она делает, заметна какая-то величавая сила, ясная и твердая определенность, которая составляет полную противоположность нервной грации донны Изабеллы и ее настроению, меняющемуся, как облака на небе. Но временами в ее манерах есть что-то неожиданное, порывистое, и это составляет главную ее прелесть. Помимо этого внешнего различия я думаю, что они должны составлять контраст и в любви, и в ненависти.

Ехать было очень весело. Она держалась или рядом со мной, или чуть-чуть впереди, и ее красивая фигура плавно покачивалась при каждом движении лошади. Я был очень доволен, что последовал минутной прихоти, сам поехал и ее заставил проехаться.

Мы ехали довольно быстро, ибо воздух был прохладным. Деревья были уже без листьев, а почва пропитана дождем.

Но небо было светло и ярко в противоположность земле. Мы скоро доехали до башни, и я стал играть, как мог, роль хозяина, хотя и не мог предложить моим гостям той роскоши, какая была у них за столом. Мой старый херес вызвал румянец у донны Изабеллы, и, когда мы поехали обратно, она вдруг вскрикнула:

– Хотите держать пари, что я обгоню вас до тех деревьев?

– Согласен, – отвечал я, и мы поскакали.

Мы неслись как ветер. Ее отец не спеша ехал за нами и улыбался. Ее лошадь не могла сравняться с моей. Как ни быстро она неслась, все же у меня была чистокровная арабская, которую я привез с собой из Испании и которая уже дважды спасла мне жизнь. Я несся впереди нее почти до самой цели, но потом приостановил лошадь, давая ей возможность одержать надо мной победу. Но это не укрылось от нее.

– Я проиграла! – вскричала она, как только мы пустили лошадей более медленным аллюром. – Вы дали мне выиграть пари. Я отлично вижу это. Это нехорошо. Мало вы меня знаете, если думаете, что такая победа может доставить мне удовольствие.

– Вы не могли выиграть пари, донна Изабелла. Ваша лошадь животное благородное – иначе я не мог бы предложить ее вам, – но она не может состязаться с моей, испытанной в боях и способной при случае спасти человеку жизнь. Я только проявил обычную вежливость, как и подобает кавалеру.

– Это опять ваши испанские церемонии, сеньор. Но ведь мы в Голландии, в стране простых манер и простых откровенных людей вроде меня. Я, вероятно, то и дело задеваю вас своей грубостью.

– Ваша улыбка искупает все это. Мои апартаменты в городском доме без нее кажутся мне пустыми.

– Что вам в моей улыбке, сеньор?

– Она красит вас. Если б я не видел ее несколько дней подряд, мне чего-то не хватало бы.

– Разве я красива только тогда, когда улыбаюсь? Вот скудный комплимент!

– Нет. Вы всегда прекрасны, но еще прекраснее, когда вы улыбаетесь. И тогда я знаю, что у вас веселые мысли. Поэтому ради вас и самого себя буду надеяться на то, что впредь эта улыбка будет чаще. Последний раз, когда я вас видел, вы были что-то серьезны.

– Не такое время, чтобы радоваться. Вы тоже улыбаетесь редко.

– Это мне не нужно в такой степени, как вам, донна Изабелла. Да и время не такое, как вы изволили сказать.

– Надеюсь, вы не рассчитываете, что на комплимент я буду отвечать тоже комплиментом? – спросила она лукаво.

– Нет. Я всегда стараюсь, чтобы обо мне судили по моим делам, а не по моему лицу.

– И что же вы скажете о таком способе?

– Да ничего особенного. Впрочем, на меня, может быть, трудно угодить. Я всегда желал чего-нибудь значительного, чего-нибудь даже такого, что кажется невозможным, и однако…

Я смолк. Мы медленно ехали по дороге через лес, о котором я говорил. Теплый отблеск ясного неба лежал на наших лицах. На одной из веток, под которой мы проезжали, остались золотисто-желтые листья, которые буря забыла сорвать и унести. Рукой до них нельзя было достать.

– Последние листочки этого года! Как они красивы! Как мне хотелось бы их иметь! Вы желали чего-нибудь невозможного? Вот для вас задача.

– Вы забыли о моей шпаге, донна Изабелла. Она раза два уже добывала для меня то, что казалось невозможным.

И, приподнявшись на стременах, я отрубил маленький сучок, который, падая, закрутился в воздухе.