Тень власти - [39]

– Странный разговор вы ведете с губернатором короля Филиппа, сеньорита.

В это время мы уже подошли к ее дому. Бесстрашно глядя на меня, она остановилась на пороге.

– Вы можете сжечь меня за это, если это доставит вам удовольствие. Наша жизнь в ваших руках, как вы сказали. Я не возьму своих слов назад из страха перед смертью или вами.

– Не думаю, чтобы ваши последние слова были верны, – спокойно промолвил я.

– Не знаю, – перебила она меня таким же сухим тоном. – Время покажет. Если они не оправдаются, то прошу извинения. Но мы уже подошли к дому. Благодарю вас за то, что проводили меня, сеньор.

– Это я должен благодарить вас. Мое почтение господину ван дер Веерену холодно отвечал я.

– Не окажете ли честь пожаловать к нам на обед? Уже около двенадцати часов.

Голос ее изменился. Может быть, она раскаивалась в том, что не сдержалась в своем возбуждении. Я отклонил приглашение:

– Благодарю вас, я не могу. Меня, вероятно, задержат в городском доме.

По дороге к городскому дому я сам удивлялся своему терпению. Здесь, в этом городе, где я обречен властью казнить и миловать, эта девушка решается отнестись к моей власти с презрением, а к смерти с насмешкой. Как будто она для нее недосягаема. Ведь если б я только захотел, я мог бы наделать таких дел, что сама смерть показалась бы милосердием. На нашем фамильном гербе тигр, и подкупить его нельзя. Нельзя его тронуть и мольбами, когда он запустит когти в свою добычу.

Прогулка охладила меня, и мне самому стало смешно при мысли о том, что я так много уделяю ей внимания. Я пренебрежительно пожал плечами. Уж, конечно, не с дамскими настроениями будут сообразовываться мои действия.

Я не совсем еще успокоился, когда подошел к высокому готическому зданию, в котором, очевидно, делалась история этого города. Но какие маленькие решения принимались здесь.

В «комнате принца», названной в честь принца Оранского, к владениям которого принадлежал прежде этот город, я нашел дона Рюнца де Пертенья. Он сидел в уединении на чем-то вроде трона и еле сдерживал зевоту, когда я вошел. По-видимому, пост вице-короля в Гертруденберге оказался не из веселых. Правда, сливки вчера снял я, и дону Рюнцу осталось немного.

Он встал и сделал мне краткий доклад. Все пустяки и ничего серьезного.

– Сегодня утром судили капитана Родригеца, – сказал он под конец.

– А какой приговор вынес суд?

– При том обороте, какой вы дали этому делу, другого приговора быть не могло, как смертная казнь. Бумага лежит здесь в ожидании вашей подписи.

– Отлично. Дайте мне перо и чернила, и я ее подпишу. Вот. Покончите со всем этим сегодня после обеда где-нибудь за городскими воротами. Добрые горожане не должны ничего видеть.

– Я тоже так думаю. Здесь есть подходящее для этого место – там, где река делает поворот. Вчера я случайно был там, осматривая местоположение города.

– Отлично. Поручаю это дело вам. Это наделает вам хлопот. Да и тут вам, кажется, нет особого удовольствия сидеть.

– Почему же, дон Хаим?

– Судя по выражению вашего лица, которое я видел, когда вошел сюда.

– Да, конечно, ведь подвиг-то совершили вы. Не я, а вы спасли эту даму от эшафота, – сухо заметил дон Рюнц. – Караиба! Что это за прелесть! Как я завидую вам.

– Что вы хотели этим сказать? – спросил я сердито.

– Эта дама не захочет остаться неблагодарной! Никто не поверит, что вы решились так открыто бросить вызов святой церкви, да еще в царствование короля Филиппа, и даже рискнуть своей жизнью, не рассчитывая на кое-что.

– И вы также, дон Рюнц? А что если я действительно ни на что не рассчитывал?

– Тогда это было бы чересчур глупо, извините за выражение. Это было смелым делом и ловким ударом, но я боюсь, что когда-нибудь вы за это дорого поплатитесь. И было бы странно, если б вы, холодная расчетливость которого действует даже на герцога Альбу, отказались бы вдруг от требований своей натуры.

– Итак, вы также не считаете меня способным совершить благородное дело ради него самого?

– Ну, благородные дела такого рода нейдут к нашему положению и к такому времени. И, конечно, она испытала бы лучшую жизнь, пользуясь вашей мимолетной страстью, чем выйдя замуж за какого-нибудь голландского чурбана и народив ему дюжину таких же чурбанов, как и он сам.

– А если она все-таки любит не меня, а этого чурбана?

– Это невозможно, если она умеет выбирать. Вы сами этому не верите, дон Хаим.

– А если я считаю ее слишком хорошей для того, чтобы сделать из нее игрушку для себя? Она благородного происхождения. После всего того, что случилось, я не могу сделать ее своей женой, а чем-нибудь другим она для меня никогда не будет. Скорее она умерла бы. Вы не знаете этот тип женщин. Я спас ее – бесполезно рассуждать теперь почему. Может быть, потому, что мне не понравилось лицо отца Бернардо. Как бы то ни было, дело сделано. За последствия отвечаю я.

– Вы здесь владыка и всячески можете проявлять свою волю. Я не буду спорить об этом, – прибавил он, едва заметно пожимая плечами. – Я тоже не люблю доминиканцев. Но это преопасная порода. Берегитесь отца Бернардо теперь, когда он очутился на свободе.

– Вчера вечером я застал его в великом сокрушении. И он просил меня переслать его духовному начальству полное исповедание в своих грехах, которое должно повлечь за собой и соответствующее наказание.