Тень Уробороса. Эпоха лицедеев - [7]

— Домини-и-ик! — закричала она, вспоминая своего парня, с которым они расстались всего несколько часов назад. Или не часов — дней? Лет?

Осознание того, что она даже не представляет, сколько минуло времени, шокировало Зарецкую куда сильнее, нежели пленение, пещера и светящиеся путы.

— Доминик! — выкрикнула девушка и этим разбудила себя.

Пещера канула в мистический мир сновидений. Ника не была связана и лежала, а вовсе не висела. Лежала на странной высокой кровати, а под коленями ее торчали металлические подпорки наподобие тех, что встраиваются в гинекологические кресла. Соответственно, ее ноги были разведены в стороны. Девушка почувствовала себя невыносимо униженной, словно во всем происшедшем присутствовала ее личная вина. Вот только в чем — «происшедшем»? Ника не знала. Она была уверена, что во время сна с нею сделали что-то очень мерзкое. В книгах Наследия она читала об изнасилованиях и никогда не могла представить себе, что чувствовали испытавшие это. Сейчас студентка Академии ВПРУ понимала их. Ее состояние усугублялось тем, что она пребывала в полном неведении.

Проведя рукой по телу, Зарецкая обнаружила, что белья на ней нет. Никакой одежды, кроме широкой тонкой сорочки пуританского покроя: наглухо застегнутый ворот, длинные подол и рукава…

В воздухе витал запах вековой сырости.

Неуклюже выпростав затекшие ноги, Ника соскочила на ледяной каменный пол. Помещение было просторным и донельзя мрачным. Каменный мешок. По углам ютилась скудная, грубо сколоченная мебель — стол, два табурета, шкафчик без дверец и всего с двумя полочками, а также кровать (не считая той, с «подпорками», посреди комнаты, рядом с которой деревянная выглядела доисторической рухлядью). Тусклый свет лился из-под потолка сквозь незастекленное малюсенькое окошечко. Дотянуться до него рукой Ника не смогла, даже забравшись на табурет, который перед этим взгромоздила на кровать. Затворница отчего-то поняла, что покинуть это место через дверь ей не дадут.

Покуда она балансировала на неустойчивом табурете, низкая деревянная дверь, снаружи окованная металлическими пластинами, отворилась. В комнату молча и деловито вошел человек в бесформенной серой одежде. Он свернул простыни, спрятал их в непрозрачный мешок, затем бросил этот мешок в отсек под лежаком и, ухватив кровать за «подпорки», покатил ее в коридор.

— Эй! — озадаченная манипуляциями неведомого посетителя, Ника не сразу нашлась, что ей делать. — Эй, откройте!

Но к тому моменту, когда она всем телом шмякнулась на захлопнувшуюся дверь, шаги серого человека и грохот кровати-каталки звучали уже далеко.

— Откройте! — Зарецкая колотила дверь ногами и руками, разбивая суставы.

Боли почти не ощущалось: по ногам, онемевшим от холода и неудобного положения, бежала противная щекотка.

Они не посмеют! Это нарушение Конвенции! Вот только бы сбежать отсюда — и она пожалуется… пожалуется во все инстанции, и их сурово накажут за насилие над человеком!

Но кто — эти они, как отсюда сбежать и как добраться до тех самых инстанций, ослепленная гневом девушка не представляла. Ника задыхалась от ярости и отрывисто выкрикивала угрозы. Ей никто не отвечал. Примерно через четверть часа, измотанная, Ника осела на пол и бессильно зарыдала.

Один из каменных блоков у самого плинтуса в дальней стене ушел внутрь, провалился, а вместо него из темноты выехал поднос с какой-то утварью: глиняным горшком, миской, металлической ложкой и высокой никелированной кружкой.

Отшвырнув в сторону поднос, Ника рухнула на четвереньки и закричала в темноту провала:

— Для чего меня похитили? Скажите хотя бы одно — для чего? Зачем?!

Ответом ей послужил глуховатый скрежет резко задвинувшегося на место камня стенной кладки. Девушка попыталась выпихнуть его обратно, но не тут-то было: блок даже не дрогнул.

В новом приступе ярости Зарецкая вскочила, пнула черепки расколотого горшка, раскатила остальную посуду по всей комнате.

Серый человек, безмолвно приникший к двери со стороны коридора, услыхал ее отчаянный вопль:

— Тва-а-а-ри-и-и!

И улыбнулся не без удовольствия.

3. Пророчество

Москва, 5 августа 1001 года.

Мы ощутили себя в безопасности лишь после того, как в результате длительных переговоров по ретрансляторам выбрались на поверхность, отмотав под землей много миль.

Снаружи темнело.

Выходом на свет божий служило старинное строение, которое во времена оны являлось бункером-бомбоубежищем. Оценить преодоленное расстояние я смог лишь тогда, когда огляделся: мы дошли по коридорам почти до Звягинцева Лога — предместья города, где находился дом Буш-Яновских.

Нас встречали московские коллеги-спецотделовцы, а вся местность патрулировалась отрядами Военного Отдела.

Известка и пыль сыпались с нас при каждом движении, как скорлупки с Порко-Витторио, а судя по гримасе, которую скорчила Лида Будашевская, приблизившись к нам, одежда и волосы наши пропитались омерзительными запахами подземелья. Но сильнее всего мы намучились с Ясиной изголодавшейся дочерью, которую приходилось передавать из рук в руки, слушая при этом душераздирающие рулады несчастного младенца. Энгельгардтов, доведенных до изнеможения еще дома, буквально шатало, и Фанни с Полиной волокли Ясю под руки по оставшимся до поверхности ступенькам бомбоубежища. Жаль, что мы поздно выяснили одно обстоятельство: на руках у священника ребенок почти не плакал. Стоило Агриппе взять юную Энгельгардт, вопли прекращались. Тем не менее, нести ее все время, без подмены, не мог никто, даже гигант Валентин. Одно дело — в обычных условиях, и совсем другое — будучи в постоянном напряжении на скользких поворотах коварных подземных галерей. Нас едва не завалило трухлявой облицовкой бывшей станции метро, трижды пришлось разгребать засыпанные проходы в вонючих канализациях, дважды — возвращаться, потеряв в общей сложности полтора часа, из-за того, что расчистить коридор оказалось невозможно.