Тень скорби - [138]

— Да, сударь. Однако же всему свое время. Давайте считать ваше полное выздоровление… основной задачей.

Конечно, нечестно было сравнивать его с Уильямом Уэйтманом: возможно, если бы Шарлотта не знала последнего, то не сочла бы манеры его преемника такими деревянными, а общество таким неуютным. Когда Шарлотта подавала мистеру Николсу чашку, пришлось переступить через какой-то тягостный момент нерешительности, от которого ей захотелось воскликнуть: «Что случилось? Вы не знаете, что такое чай? Или собираетесь уронить чашку на пол и устроить ей нравственный допрос? Что?..»

— Вы очень добры, мистер Николс. Для человека, приближающегося к седьмому десятку, — сказал папа, — возможность восстановить силы организма до уровня, на котором они были когда-то, сомнительна. Но воля — другое дело, и если пребудет со мной воля, я очень скоро вернусь к выполнению своих обязанностей.

— Спасибо, — сказал мистер Николс, благодаря Шарлотту за чай, который она вручила ему полминуты назад. Как будто эти слова требовалось взвесить. Шарлотта постаралась не раздражаться, да поздно.

— Каково это, папа, быть под ножом? — спросила Эмили, и у Шарлотты появилось ощущение, будто рядом раздался призрачный цокот тетушкиного языка.

— Ощущение едва ли указывало на нож, — сказал папа с характерной жилистой улыбкой. — Вся процедура в высшей степени интересна для любознательного ума. Сначала они капают на глаз белладонну, чтобы зрачок расширился до предела — мучительное ощущение, но короткое. Любопытно, вы не находите, что самый страшный яд используется в медицинских целях, а кроме того, носит имя, означающее «прекрасная леди»?.. В чем дело?

Шарлотта вскочила.

Брэнуэлл вернулся домой и, прежде чем она успела ему помещать, оказался в столовой.

— Папа. — Он нагнулся над столом, чтобы пожать руку отца, и опрокинул кувшин молока. — Тебе лучше! Я вижу, что тебе лучше, слава Небесам, но я знал, знал, что так и будет. — Брэнуэлл рывком восстановил вертикальное положение. Не пьяный, но его зудящее бодрствование и пульсирующий ум свидетельствовали о недавно завершенном долгом запое. Его губы были крепко сжаты, взгляд блуждал по комнате. Когда-то щеголь, Брэнуэлл выглядел теперь как человек, который часто спит в одежде. — Послушай, папа, позволь рассказать тебе, потому что многие вещи прояснились. Я получил письмо от доктора Кросби. Он был врачом в Торп-Грине, врачом, конечно, мистера Робинсона, но другом моего, то есть нашего дела, и он называет причину, по которой она не может связаться со мной — прилететь ко мне, как ей хотелось бы. Все дело в ее родственниках и в том, что они прямо-таки окружили ее запретами, давят на нее в момент, когда ей хуже и горше всего. Многое объясняет, как видишь. Ужасно думать, что она сейчас, наверное, переживает. Уверен, это выдавило бы слезу даже из каменного сердца. — Он протер рукавом глаза. — Простите, я не спал, и эмоции временами оказываются сильнее меня.

— Садись, Брэнуэлл, и выпей чаю, — предложила Энн. — Овсянки нет, но если хочешь хлеба с маслом…

— Уму непостижимо! — воскликнул Брэнуэлл; от раздражения его голос стал переливаться, как звуки флейты. — Почему некоторые люди считают, будто еда — это ответ на все вопросы? Просто продолжай есть — и все проблемы решатся. Тогда как на самом деле верно обратное. Ну, Николс, как поживаешь? Пригласили на завтрак, да? Большая честь, знаешь ли, большая честь. Ты не слишком разговорчив, верно? Нужно свести тебя с моей сестренкой Эмили, ах, как она искусна в таинственных молчаниях…

— Брэнуэлл, — произнес папа своим самым зычным ораторским голосом. Потом немного тише: — Ты говоришь, что устал и нуждаешься в отдыхе. Иди же к себе, отдохни, а потом мы с тобой все как следует обсудим.

Брэнуэлл вздохнул.

— Что ж, Николс, ты сам все видишь. Ах, ты ни в чем не виноват, знаю, но заметь, как тебя сердечно встречают там, где мне не рады. Поистине, это говорит о том, что тебя готовят в мужья одной из этих полуночных колдуний. В почтительные сыновья, которых у него никогда не было, и все прочее…

— Брэнуэлл! Довольно, сударь! — гаркнул папа, но Брэнуэлл, едва слышно хихикая, уже покинул столовую.

Мистер Николс налег на чай. Его глаза — электрические глаза на темной квадратной плите лица — ничего не пропустили, подумала Шарлотта. Ей пришлось на миг возненавидеть гостя за то, что тот увидел, как они живут. За то, что стал свидетелем.

— Прости, папа, — мягко произнесла Энн. — Пока тебя не было, у нас возникли некоторые… некоторые проблемы с ним.

— Не извиняйся, моя дорогая, это не твоя вина. Надеюсь, я сниму эту проблему с ваших плеч. — Он поднял палец к потолку, откуда доносилась шаткая поступь Брэнуэлла. — Там, там еще один мой долг.

Что хуже — излишества или лишения? Действие выпивки и опия или действие отказа от них? Вопрос, подвергнувшийся эмпирической проверке в пасторате жестокой зимой и затяжной весной.

Папа берет за правило спать в одной комнате с Брэнуэллом. Чтобы увещевать и молиться и, возможно, поначалу быть плотью и кровью, заменяющей библейский текст на стене. Вскоре, однако, это превращается в простую необходимость: нужно присматривать за ним. В пьяном состоянии Брэнуэлл становится угрозой самому себе: оставляет свечи зажженными, лежит на спине и не в полном сознании, когда его рвет. Лишенный выпивки — это случалось часто, ибо семья живет очень скромно, а почтовые дотации от Леди (теперь Брэнуэлл называет ее только так) осуществляются тайно и нерегулярно, — он мучается кошмарами, что звучит слегка мелодраматично или комично, но таковым не является.