Тень Отца - [41]

Они стояли друг против друга: оба обескураженные, не зная, что говорить.

— Прости, — вновь заговорил Клеопа, — вчера я говорил обидные, плохие слова. Я не должен был так говорить. Ты мой друг, ты лучше, умнее меня. Я восхищаюсь тобой.

Иосиф сделал быстрый жест, пытаясь остановить его.

— Не говори так: я вовсе не лучше и не умнее тебя. Ты имел право так говорить…

— Нет, — возразил Клеопа, — нет. Я вспылил. Люди болтали, и меня слишком задели их насмешки. Ты знаешь, как это бывает… А ведь ничего страшного не случилось: через договор она стала твоей женой.

— Однако она оставалась в твоем доме, поэтому насмехаются люди, а тебя это ранит.

— Здешние люди любят позлорадствовать по малейшему поводу. Они находят в этом удовольствие. Они издеваются, потому что их успокаивает мысль о том, что другие люди такие же, как и они сами. Но все быстро забудется. Уже завтра никто не вспомнит об этом. Я не должен был расстраиваться…

— Но ты расстроился, и мне было обидно. Я не знал, что мне делать, чтобы вернуть твое расположение…

— Тебе ничего не надо делать. Я уже забыл. Лучше радуйся, что у тебя будет сын, потому что моя жена говорит, что это наверняка будет сын. Первый сын — это благословение Всевышнего.

— Так значит, ты не сердишься?

— Я прибежал сюда чуть свет, чтобы попросить у тебя прощения за свои слова.

— Не проси прощения. Ты разрешишь мне взять Мириам в свой дом?

— Давай устроим переезд как можно скорее. Девушка очень устала. Должно быть, наработалась в доме Захарии: Елизавета тяжело переносила беременность. Но родила легко и благополучно. Это тоже что‑то необыкновенное…

— Всевышний совершает необыкновенные вещи, но не всегда открывает нам на них глаза. Спасибо тебе, Клеопа, за то, что ты захотел прийти.

— Я должен был прийти. Всю ночь я думал, что ты наверняка почувствовал себя задетым. И что, может быть, уже не захочешь считать меня другом. А у меня… У меня никогда не было такого друга, как ты…

— Твоя дружба — радость для меня.

— И для меня тоже.

Они горячо обняли друг друга.

— А теперь, — сказал Клеопа, — иди к ней. Она со стадом на лугу. Я ей ничего не сказал, но она умеет читать по глазам и, наверное, поняла, что я был разгневан. Женщины и ей могли сказать что‑то злорадное. Ей, должно быть, сейчас тяжело…

— Иду. Я хотел бы взять на себя любое бремя, которое выпадет на ее долю.

— Ты так сильно ее любишь?

— Больше всего на земле…

— Вы будете счастливы. Я тоже люблю свою жену, но только так… обыкновенно…

Клеопа вернулся к себе, а Иосиф, накормив и напоив осла, снова побежал на луг. Однако вскоре он замедлил шаг — и не только дорога в гору заставила его это сделать. Радость, которую он испытывал при мысли, что ему не надо расставаться с Мириам, радость, возросшая после разговора с Клеопой, теперь вновь уступила место робости — возможно, даже более сильной, чем при первой встрече с ней. Таинственная жизнь девушки, которая, как ему казалось, была близка к тому, чтобы стать и его жизнью, снова замкнулась в своей таинственности. «Она будет рядом, — думал Иосиф, — а все равно останется такой далекой… Я люблю ее. А она? Сможет ли она любить того, кто на самом деле всего лишь тень?»

Иосиф шел все медленнее, но все равно приближался. Он уже слышал блеяние стада и топот маленьких копыт. Он находился недалеко от того места, где провел ночь. Здесь, на этой траве, он лежал ночью; вот здесь рос большой белый цветок. Теперь это был обычный луг на горном склоне. Его окружала небольшая гряда невысоких скал, за которой был крутой обрыв. Может быть, жители города в давние времена сбрасывали отсюда неверных жен и пойманных разбойников. И здесь во время междоусобных войн расправлялись с противниками. Над обрывом простиралось небо, и вдали были видны сине–фиолетовые горы.

Она, как всегда, шла за стадом, погруженная в свои мысли. Он сказал:

— Мириам!

Хотя он произнес ее имя тихо, она услышала и тут же обернулась. Он увидел ее лицо: такое же, какое всегда жило в его памяти с момента первой встречи, только слегка прикрытое пеленой усталости. Она остановилась и смотрела на него. Ему показалось, что он заметил в ее глазах тень тревоги. Но если это и была тревога, то вместе с ней в ее взгляде светилась не сравнимая ни с чем чистота. Иосиф подумал, что его могут охватить какие угодно сомнения, но он никогда не поверит в одно–единственное — в ее вину.

Она стояла молча и ждала, пока он подойдет.

— Я рад, что ты вернулась, — сказал Иосиф.

— Моя помощь тете уже не требовалась.

— Я беспокоился о тебе… скучал…

— Я знаю. Я тоже много думала о тебе, Иосиф.

На мгновение наступила тишина, но потом Иосиф сказал:

— Я говорил с Клеопой. Просил позволить мне взять тебя в свой дом… В наш дом… — поправился он. — Если ты согласна, я хочу окружить тебя заботой… И, наверное, нужно, — Иосиф превозмог робость, — чтобы Тот, кто должен родиться, родился в Своем доме…

Иосифу показалось, что ее лицо внезапно озарилось сиянием солнца: ее глаза засияли в улыбке. Тень, которую вначале он принял за тень тревоги, сразу же исчезла. Радость, словно огонь, охватила все ее существо и поглотила усталость. Она вновь была такой, какой ее видел Иосиф у колодца: по–детски непосредственной, радостной, смеющейся.