Тень Крысолова - [43]

Я прижимаюсь к камню. Погружаюсь в дрему и снова оказываюсь там, в поезде, мчащемся по обледеневшим равнинам. Вагон скрежещет, тарахтит, стучит, трясется, дрожит. Ритмичные покачивания, удары, толчки, тряска – они внутри меня, они изнуряют и отупляют. Мозг, кишки, легкие, кровь – все поднимается и опадает, переливается и волнуется в этой живой, обросшей шерстью пропасти, которую я собой представляю. Я боюсь, что меня обнаружат и убьют, и тогда я стану всего лишь высохшей вонючей шкуркой, гниющей на железнодорожных путях или в сточной канаве.

Жить, во что бы то ни стало жить, выжить, продержаться…

Теперь у меня осталась только эта, единственная цель… Остаться самим собой и вернуться. И проснуться, проснуться, проснуться…

Я протираю лапками заспанные глаза. Где я? Вспомнил. Не могу выбраться с этих лугов, болот и равнин. Крысолов встает, вздыхает, оглядывается вокруг. Значит, я должен идти за ним, должен слушать болезненный кашель и плач дудочки, от которого у меня страшно болит голова. Но ведь Крысолов тоже не знает, куда идти! Я чувствую его колебания и неуверенность. Он то и дело сворачивает то в одну, то в другую сторону, возвращается обратно, останавливается, топчется на месте и снова пытается найти дорогу…

Дудочка дрожит у него в руках, и её звуки столь же нерешительны, как и его шаги. Кого он так упорно зовет?

Он вытирает губы, фыркает, чихает так, что капельки влаги оседают на моей любопытной голове. И он, и я внимательно всматриваемся в окружающую нас серость.

Если бы я был Крысоловом, я бы ни за что не пошел в сторону той черной стены, откуда доносятся стоны и писк летучих мышей. Не пошел бы я и в противоположную сторону – там только трясина и толпы теней, многие из которых уже потеряли свои былые формы, и теперь невозможно понять, то ли это были люди, то ли свиньи, то ли коровы, то ли собаки, а может, кошки, змеи или птицы… Я не повернул бы и в сторону мерцающего на горизонте кроваво-красного зарева, повисшего над кипящим лавой огненным потоком.

Крысолов все ещё раздумывает и чего-то ждет. Вытряхивает слюну из дудочки и беспомощно оглядывается по сторонам.

Как направить его в ту сторону, которую избрала бы привычная к скитаниям крыса?

Он поворачивает туда, где полыхает огонь, жар и дым от которого я чувствую даже здесь! Что он делает?! Я прыгаю прямо в пыль и пепел расходящихся на перепутье дорог.

Отбегаю в сторону – так, чтобы он меня заметил. Громко пищу – так громко, как только могу… Смотрю в его расширенные зрачки… Увидел ли он меня? И не почудилось ли мне, что он заморгал от изумления?

Я сворачиваю на дорогу, ведущую наверх, к сухим равнинам, над которыми пролетают тени птиц. Поворачиваю голову назад… Он смотрит на меня, но не идет. Я останавливаюсь, пищу и снова иду вперед.

Ты должен пойти за мной! Крысолов, ты обязан пойти за единственной живой крысой, сумевшей пробраться даже сюда. И ты должен понять, что, хотя мы с тобой люто ненавидим друг друга, мы все же друг другу нужны и спастись сможем только вместе. Дальше… Быстрее… Иди…

Он медленно трогается с места и идет за мной.

Мои глаза привыкают к темноте, а точнее говоря – к затаившемуся в земле, в скалах, в болотах, трясинах, рощах, поймах рек приглушенному свету.

Неверный свет – яркость, присыпанная слоями пепла, пробивающаяся мерцанием, светотенями, отблесками в осколках разбитого стекла, красным отсветом тлеющего жара, который давным-давно должен был погаснуть. Я не знаю, то ли это иллюзия, то ли сон, то ли действительность? Серость продолжается, и в этой обманчивой темноте я вижу больше, чем мог увидеть там, откуда прибыл сюда.

Устало закрываю глаза.

Мой крысиный глаз видит теперь дальше, захватывает шире, проникает глубже. Если это и вправду то, что видит мой глаз, а не пейзаж снов в мозгу запертой в вагоне, выгрызающей дыры в мешках крысы. Крысы, которая надеется, что её не найдут и что она доедет туда, куда несется сонный поезд…

Крысолов споткнулся о трухлявый корень и отступил на шаг. Дудочка замолкла. Я оглядываюсь, и поначалу мне кажется, что он сбежал.

Позади меня лишь стена темноты. Неужели мой злейший враг бросил меня здесь? Повернул обратно? Выбрал другую тропинку и как раз в этот момент карабкается по откосу наверх – к выходу?

Может, я слишком далеко забежал? Дальше, чем могут увидеть его глаза? Возможно ли, чтобы Крысолов бросил живую крысу и ушел? Разве ему без меня не так же одиноко, как мне без него?

Я внимательно осматриваюсь по сторонам. Вон он! Там, под высохшим деревом с ободранной корой. Бледный, сгорбленный, перепуганный… И лишь теперь я .замечаю тени крыс и людей.

Тени – плоские, как будто вырезанные из бумаги, картона, фольги. Из глубины мерцающего света они катят перед собой камни, обломки, куски, крошки. Катят, толкают, подталкивают, подвигают, подбрасывают – вперед, вверх, дальше по склону, к невидимой границе, где они наконец оставят свой багаж, отдохнут, уснут…

Изо всех сил, помогая себе движениями спин, голов, животов, плеч, рук, ног, сгорбленные от усилий, спотыкаясь и падая, они бредут вперед со своим грузом, обломками, бревнами, щитами, тачками, колясками… Некоторые не толкают перед собой ничего, кроме пустоты, серости, иллюзий, а ведь ведут себя при этом так, как будто всем телом напирают на настоящую тяжесть, что может упасть, раздавить, уничтожить.