Тень ислама - [20]

Сиди-Брахим хочет дать этим кочевническим шейхам поручение сделать большую закупку баранов на Гире, и по этому случаю Си-Мохамед-Ларедж отсчитывает деньги.

Кочевники инстинктивно приближаются к шелковому платку, жадно косясь на лежащие на нем дуро. Они считают их уже своими, ибо под видом покупки у других они продадут в зауйю своих собственных баранов по возможно дорогой цене.

Они делают вид, что не умеют считать, и умышленно запутывают расчеты Си-Мохамеда.

Тогда Сиди-Брахим просит меня сделать расчет письменно.

Тростниковой палочкой я царапаю на колене так называемые индийские цифры, употребляемые арабами, для того, чтобы умеющий читать Амбарек мог проверить их.

Наконец, кочевники не находят никаких возражений против очевидности.

Старые скряги протягивают уже свои костлявые руки к деньгам. Но Амбарек не сказал еще последнего слова и останавливает их жестом.

— Сиди-Брахим, — говорит он с своею самою ласковою улыбкою, — счет верен. Для уплаты за баранов по нынешней цене нужно шестьсот пятьдесят дуро, и деньги лежат здесь. Конечно, мы слуги твои и твоего предка, Сиди-Бен-Бу-Циана, — да ниспошлет ему Господь свою милость! Но нам нужно будет искать баранов у наших братьев, рассеянных по всему течению Гира… Потом их нужно будет конвоировать сюда для того, чтобы улед-насры и берберы-хеббаха не захватили их. Все это мы возьмем на себя и по справедливости будем счастливы служить тебе. Тебе нечего бояться, если Всевышний хочет этого! Но мы бедные кочевники, разоренные войною, и, конечно, твое великодушие не забудет нас. Дай нам награду… за наши труды…

Сиди-Брахим улыбается. Си-Мохамед-Ларедж наклоняет голову, делаясь непроницаемым.

— А какую награду желаете вы?

— Дай нам двести французских франков, и Господь воздаст тебе за твою доброту.

— Молитесь Пророку, — говорит тогда Сиди-Брахим, — и проклинайте Иблиса, который становится между людьми и сеет между ними ненависть, который заставляет их предпочитать блага этого мира правде и совести! Если так, если ваши услуги должны покупаться столь дорогою ценою, то я предпочту послать на Гир моих рабов.

Долго еще спорят кочевники, но марабу не уступает перед их жадностью. В то время, как первые горячатся и даже возвышают голос, Сиди-Брахим и Си-Мохамед молчат. Они ждут.

Видя, наконец, бесполезность своих усилий, Амбарек и старики говорят с деланными улыбками:

— Сиди-Брахим, ты наш господин, мы не смеем оспаривать твое решение, потому что все, что ты делаешь, хорошо. Оставайся с миром и моли за нас Бога, Его Пророка — да будет ему молитва и покой! — и Сиди-М’хамеда-Бен-Бу-Циана, ибо завтра с зарею мы, конечно, отправимся на Гир.

— Идите с миром, дети мои. Да сохранит вас Господь и направит по истинному пути.

Шейхи встают, бренча орудием, и еще раз с сожалением взглядывают на соблазнительные дуро, которые Си-Мохамед-Ларедж со звоном сыплет обратно в мешок.

НЕГРИТЕНОК

С некоторого времени мне прислуживает негритенок Месауд. Ему четырнадцать лет. Большой для своего возраста, он носит белую рубашку с шерстяным поясом, а на выбритой голове пучок курчавых волос — двойной знак несовершеннолетия и рабства. Свешиваясь над правым ухом, это странное украшение придает подвижной и хитрой физиономии негритенка нечто комическое и обезьянье. За неимением кольца, Месауд в проколотую мочку уха продел свернутую синюю бумагу.

Ловкий, как кошка, вороватый, лгун и болтливый, как все негры, — он представляет собою тип плутоватого маленького раба.

Когда я посылаю его купить мне табаку у еврея, Месауд мчится во весь дух, но, возвращаясь, обманывает меня на сдаче. Он видит, что я ничего не понимаю в монетной системе Марокко, и пользуется моим невежеством.

Когда я упрекаю его за мошенничество, он делает печальную физиономию, клянется, а затем начинает громко смеяться, как будто бы мои упреки казались ему очень смешными.

За чашку мятного чая он сделает все, что угодно. В то же время, он ленив до невероятия и, когда не хочет, то делает вид, что не слышит приказаний. Он в лицо насмехается над взрослыми рабами и безнаказанно язвит всех.

Ба-Махмаду, ключарь, смотрит на Месауда с ужасом:

— Это чума, дитя греха, несчастье!

Он делает сердитые глаза, чтобы напугать Месауда, но тот смеется и убегает.

Когда негритенок хочет получить что-нибудь, он становится покорным, ласковым, пускает даже в ход грацию, жеманство и надоедает своею предупредительностью. Но все это прекращается в один миг, раз он получает желаемое. Лакомка и обжора, он лижет блюда и целый день грызет ворованный сахар.

Месауд не любит никого, даже своего отца, работающего в садах Сиди-Брахима. Когда старик отваживается иногда прийти во двор, Месауд гонит его вон с тем презрением, которое выказывает обыкновенно хорошо поставленный в доме слуга к крестьянину.

На все мои упреки по этому поводу маленький бездельник отвечает с гримасою:

— Он грязный! Он пахнет навозом! Он вшивый!

Со всеми марабу Месауд почтителен лишь настолько, чтобы не получить по затылку. На их брань он показывает им за спиною язык.

Маленькое животное, полное грации и порока, демон семьи, ненавидимый чужими, этот негритенок объяснил мне многое в белых детях.