Тень ислама - [11]

Но я забуду все это. Я снова обрету мою гордость и никому больше не отдам ни своей души, ни своего сердца…

Я помню маленькую Суданскую улицу. В крохотной комнатке с фаянсовым полом, выходившей на террасу, где сушилось на солнце белье, я работала, склонив голову над своими бумагами. За стеною шумели неизвестные гости, а я прислушивалась к шагам на лестнице… Теперь я не жду никого, и часы для меня идут, как вот та тень вокруг своей отделившейся от других пальмы.

Если бы я написала на полях полученных мною писем все, что я думала, в моих словах было бы много горечи; но я оставила все мои письма и все мои воспоминания позади меня. Я не хочу теперь ни газет, ни новостей. Кое-что перешлют мне через бюро в Коломбе. Время от времени дойдут до меня известия и оттуда… но не часто… Это даст мне возможность жить самой собою. Мне кажется, что я вступаю в свою жизнь по мере того, как подвигаюсь в неведомые страны.

Этот путь был долог и печален, но мы шли — и этого довольно.

БЕХАР

На берегу уэда, позади обширных кладбищ, где ветер и верблюжья нога мало-помалу уничтожают следы могил, лежит древний ксар Таагда. Обнесенная высокими глинобитными стенами, фланкируемыми с четырехугольных башен, Таагда имеет суровый вид цитадели.

Войдя внутрь ее через низкие сводчатые ворота, мы следуем по лежащим в развалинах улочкам и крытым переходам, столь темным, что среди белого дня приходится идти ощупью. Высокие глиняные дома, иногда в два этажа, расположены без всякого порядка, толпятся в кучи, захватывают улицу.

Как во всех оазисах, в Бехаре все дремлет и все валится. С иссякновением источника энергии деятельность ксурий-цев (жители оазиса) медленно угасает, и тяжелый сон, предвестник еще более глубокого покоя, ясно говорит о неудаче попытки устроить оседлую и трудовую жизнь среди тех песков, которые самим Провидением предназначены для перелетных птиц пустыни — кочевников.

Черные «харатины» по преимуществу, но говорящие арабским языком, — жители Бехара молчаливы и недоверчивы. Они заражены до некоторой степени марокканскою спесью и отвращением к людям востока, — «отступникам» (м’цана), но их высокомерие кажется смешным, ибо, в противоположность марокканцам, сами они не воины, а мирные садовники.

В прошлом году, во время оккупации Бехара, оба ксара его, старый Таагда и новый Уагда, были пограблены туземными всадниками и стрелками. С той поры ксурийцы успели ободриться, и уже все вернулись к своим садам.

Новый поселок Коломб представляет собою пока хаос неоконченных построек, куч материалов и глиняного мусора, а в будущем он явится такою же кучею маркитантских лавочек и арабских кафе, как и все остальные военные посты Южного Орана.

Господствующий элемент жителей поста составляют, по обыкновению, евреи и испанцы.

Одетые в черно-зеленые лохмотья, евреи из Кенадзы успели уже разбить свои рваные палатки, поставили походные горны и переплавляют офицерские и солдатские «дуросы» в драгоценности.

Хорошо орошаемые бехарские сады производят впечатление лесов. В сильно пахнущей сыростью тени гранатовых и фиговых деревьев шепчутся прозрачные и холодные сегии. В скошенной траве многочисленные хоры маленьких африканских лягушек дают свой нескончаемый концерт.

ПИТОМЦЫ ПУСТЫНИ

Вечер. Кроваво-красные испарения повисли над пустынною равниной. По ту сторону уэда виднеются развалины древнего ксара Цеккура, разрушенного когда-то Черным Султаном. Кучи глины, обломки стен, постепенно осыпающиеся башни уже давно служат убежищем многочисленного населения скорпионов и змей.

Мы медленно проезжаем мимо этого памятника былых дел, направляясь к Бехарскому форту, и в этот момент передо мною встает новое видение, вызывающее во мне какое-то странное чувство.

На краю дороги я вижу корчащуюся в судорогах большую черную массу. Почуяв топот наших лошадей, масса резким толчком приподымается с земли и оказывается вороным жеребцом с перебитыми задними ногами, одиноко издыхавшим при свете угасающего дня.

Упершись на передние ноги, жеребец выгнул спину и, трясясь всем телом, своими окровавленными ноздрями потянул воздух.

В одно мгновение его большие, уже подернутые тоскою смерти глаза вспыхивают огнем, и долгим ржанием, полным возмущения и боли, он начинает звать к себе вздрагивающих под нами кобылиц.

Джилали снимает ружье и прицеливается в голову животного. Резкий, сухой звук — и жеребец, как подкошенный, грузно падает на красную землю, испуская последний вздох любви.

— Счастливец, — говорит мне Джилали, смеясь своим беззаботным смехом и кивая назад головою, — он умер влюбленным!

Ночь бесшумно опускается над пустыней, накидывая свое темное покрывало и на развалины разрушенного Цеккура, и на труп вороного жеребца.

СМЕЛЫЕ ЛЮДИ

Расположенный на возвышенности форт Бехар состоит из глинобитных стен с большими, постоянно охраняемыми воротами. Внутри его кучи камня, дерева и прочих материалов, словом, обычный хаос только что устраивающегося поселения.

Мы входим на большой двор, где маленькие и худенькие лошаденки со спутанными ногами лениво жуют жесткую альфу. Под навесом на голой земле, положив голову на седло, а ружье и патронташ рядом, отдыхают туземные всадники-мохацни. Они смеются, шутят, поют, с беззаботностью ожидая приказания отправиться — может быть, с тем, чтобы никогда не вернуться назад.