Тень и источник - [7]

– Клёнов? Не могу вспомнить.

Не можете, говорит мужчина равнодушно, в нём уже ни следа дружелюбия. Меня попросили вам сказать... ваше дело в тот период вывезли из Риги, оно хранится в Москве. Вы хорошо помогали и могли бы помочь и теперь... Слотов не раскрыл рта, но человек, словно тот заговорил, бросил:

– Погодите! Завтра я вам позвоню, и тогда вы скажете. Скажете «нет» – к вам никаких претензий. Сотрудничество может быть только добровольным. Вам благодарны. Вся информация, имеющая к вам отношение, спасена от новой латвийской власти. Но в Латвии есть круги, которым нужно копанье в прошлом. Поспекулировать на разоблачении, подлить масла в огонь... За документацию по делу вроде вашего платят. А нестойкие люди могут оказаться повсюду. Не исключена утечка.

Слотов встретил изучающий взгляд, чувствуя, что не скрыть неодолимо тревожную хлипкость в себе. Ему говорят: информация о тех, кто помогает сегодня, находится в ином режиме хранения. Тут уж никакой утечки быть не может.

Простенько и ясно! Но он был готов к подобному. И всё равно как гложуще беспокойно... Человек включил зажигание. Пальцы сжимаются в кулак, с усилием распрямляем их на колене, ощущая в них дрожь, хотя с виду они не дрожат. Помалкиваем. Обменялись с водителем ещё несколькими словами – о дороге к дому, где живём, – и расстались.

* * *

«Не могу вспомнить», – мысль о сказанном давеча. Он усмехается, что помнит мелочи, никоим образом не относящиеся к... (к чему?), и открывает банку пива на кухне. Кабинет в редакции был не больше этой кухни, на столе лежала газета, так и видится заголовок «Реки Западной Европы умирают». Напечатано летом 1974, а в этих реках до сего дня водится рыба. В Рейне на удочку неплохо ловится усач, рыб длиной менее 38 см рыбаки выпускают. Частая добыча – линь, брать можно лишь линей не короче 26 см. Судак и карп, чтобы не быть брошенными назад в реку, должны достигать не менее 45 см, а щука – не менее пятидесяти. Корма хватает цаплям, выдрам. Не вывелись бобры. Германская газета рассказала, как бобр покинул месторасположение своей колонии и вышел на автобан. Водители стали тормозить, движение застопорилось. Прибыли полиция, пожарные, активисты Союза защиты животных. Один из активистов попытался набросить на бобра сетку, но она накрыла голову проезжавшего мотоциклиста: падение, к счастью, обошлось без травмы. Подруливший к бобру водитель сумел ухватить его и втащить в машину, сопровождаемая полицией, она двинулась в городок, где нарушителя должны были пересадить в специальный автофургон. Однако бобр вдруг принялся кусать водителя, и тот вытолкнул его из авто. В наступившей темноте беглец скрылся, чтобы через некоторое время оказаться в кафе и вызвать там переполох. В конце концов непоседу поймали и целого и невредимого возвратили на его местожительство.

«Западный мультфильм», – сказали бы в редакции газеты, напечатавшей корреспонденцию об умирании рек Запада. «Советская молодёжь» была органом ЦК Латвийского комсомола. Редакция занимала в Риге здание старой прочной постройки по улице Дзирнаву, 24. Студент Слотов, окончивший третий курс, проходил в «молодёжке» практику. В кабинете, маленьком, как кухня, помещался так называемый сектор науки. Отпив пива, поддевая вилкой пластинку копчёного мяса, Вячеслав Никитич размышляет о завсектором. Невысокий, худой в ту пору брюнет с гривой волос и роскошной бородой Роман Вальц – вот кого, кажется, захватили бы происшествия с бобром. Роман Маркович мог бы произнести: «Сколько хлопот из-за животного! И это – дикие нравы? мир произвола и насилия?!» Импульсивная натура, Вальц остановил бы себя с заметным трудом.

Практикант получил от него задание: написать о молодом историке, собиравшем документы о коммунистах-подпольщиках буржуазной Латвии. Вальц предупредил: «Он вам имена назовёт. Узнайте, что потом было с этими людьми. А то случалось: кто-то до войны в подполье, а немцы пришли – он к ним служить. Был скандал: восхвалили героя-коммуниста, а потом открылось...» – в глазах Романа Марковича играла искорка.

Возвратившийся от историка Слотов доложил: люди, которые будут фигурировать в очерке, безупречны. Кто погиб на фронте, воюя против фашизма, кто умер позднее, трудясь на ответственных постах, есть и ныне живые – персональные пенсионеры.

В бородатом Вальце проглядывало что-то загадочное, когда он спросил: «А о тех, кого посадили, учёный не говорил?» Слотов ответил «нет», как оно и было, и подавил нетерпеливое: а что? «Диалектика, Вячеслав, – сказал Вальц. – Кто-то немцам служил и спасся, потом даже в герои попал. А другие в подполье за коммунизм боролись, всю войну с фашизмом провоевали, и вдруг ночью их забирают как врагов народа».

Торопливый охотный отклик: я слышал, читал о культе личности... репрессировали невиновных! но сегодня Сталина хвалят: достижения, заслуги...

Роман Маркович внимал, и было видно: слова просятся на язык. Но осмотрительность победила, он смолчал, тема закрылась. Слотов же почувствовал вкус к таким разговорам с людьми постарше и позначимее себя. Как-то зашёл в отдел комсомольской жизни, там были зав Александр Куличов, сотрудница Илона, внештатный корреспондент Бутейко, Павел Раль из отдела писем, ещё кто-то. Куличов рассказывал: ему позвонили из ЦК комсомола и выговорили за зубоскальство.