Тень без имени - [17]

Вдруг, ведомый состоянием опьянения, я увидел себя идущим по узкому проходу между длинными палатками и почувствовал острый приступ тошноты. Я прошел дальше. Тогда я и столкнулся с группой людей, которые, похоже, были увлечены карточной игрой. Лампа, освещавшая сцену, создавала ауру вокруг профиля, который, несомненно, принадлежал Якобо Эфрусси. Рекрут, казалось, несколько отличался от того, кого я неясно различил в утренних сумерках на вокзале Белграда. Его голова была покрыта черной шапкой неизвестного происхождения, а тело обернуто офицерским плащом, с которого были сорваны знаки отличия. При свете лампы черты его лица с высокими скулами и впалыми щеками казались более рельефными. Он сидел за столом, сооруженным из ящиков для оружия. Судя по выражению лица, он силой воли претерпевал боль после ранения, и это почему-то согласовывалось с подпольным характером сцены. Приблизившись, я на мгновение заметил в его взгляде след паники, которую он быстро взял под контроль, притворившись полностью увлеченным игрой, которая шла не совсем так, как ему бы того хотелось. Наклон его фигуры над ящиками напоминал позу титана, придавленного весом каменного свода. Силуэты этого рекрута, как и его товарищей, представились моим нетрезвым глазам как бы окруженными дымкой, и меня удивило, что она так и не рассеялась, как дурной сон. Увидев их, я подумал, что мне будет лучше удалиться. Однако приостановился, обнаружив на ящиках крошечную шахматную доску, которая была мне хорошо знакома. Тогда, вероятно расхрабрившись под действием алкоголя, я почувствовал за собой полное право приблизиться и назвать Эфрусси по имени. Игрок поднялся на ноги, замер в сомнении на мгновение, как тот, кто в сельве прислушивается в поисках зверя, рык которого мешает его сну. Затем он приблизился ко мне, схватил меня за рукав сутаны, и его глаза оказались в нескольких сантиметрах от моего лица. Я ощутил его дыхание, которое в не меньшей степени, чем мое, пахло алкоголем, и он прокричал мне в лоб с сомнительным верхненемецким акцентом:

— Мое имя, святой отец, Тадеуш Дрейер. Если вы снова назовете меня иначе, то, клянусь, я избавлю французов от необходимости вас прикончить.

В этот момент другие игроки, должно быть, пошептались относительно химерического происхождения моей сутаны, потому что я вдруг увидел, что они вновь полностью погрузились в игру. Тем временем Голядкин, возникший из сумрака, шептал мне на ухо извинения с настойчивостью пьяного, ставшего свидетелем святотатства. Я предоставил ему возможность говорить и поступать так, как если бы меня не было, и отошел от игроков, обиженный в гораздо меньшей степени, чем мог ожидать: столкнувшись с Эфрусси, я смог различить в его жестоких словах мысль, скорее похожую на мольбу. И я знал, что эта мольба обращена ко мне. Этот человек увидел во мне что-то, давшее ему слабую надежду, что ему удастся оттянуть неизбежное узнавание, которого он так остерегался. Мне оставалось только ждать. Эфрусси должен был позаботиться обо всем остальном.

В ожидании того, что судьба справится со своей работой без моей помощи, я посвятил последующие дни наблюдению за рекрутом Тадеушем Дрейером, стараясь преодолеть неприступную твердыню его лица, доступ к которому был закрыт для меня. Вскоре мне удалось убедиться, что, несмотря на все усилия скрыть это, мой друг мало изменился за прошедшие годы. Начиная с подросткового возраста Эфрусси всегда относился к тому типу людей, которые были осуждены походить только на самих себя до конца жизни. В его случае это упрямое постоянство его внешнего облика было своего рода клеймом, так как, несмотря на многочисленные попытки молодого человека изменить свой облик, его настоящая внешность просматривалась. Жесты и слова, которые он мог бы позаимствовать у другого человека, были не в состоянии затмить присущую ему силу. Даже сквозь его веретенообразный и угловатый облик проглядывали вечные мутации, которым издавна подвергались черты его внешности. Характерное и по-своему гармоничное лицо его предков неизбежно выходило на поверхность, как если бы века миграций оставили на нем след, подобный тому, какой прочерчивает ветер на самых твердых породах. Эфрусси не мог обмануть меня своей претенциозно прусской бородкой, за которой не было достаточного ухода, чтобы исключить появление предательских вьющихся волосков. Борьба с ними, безусловно, отнимала у него много времени, которое приходилось проводить у зеркала.

Ведомый определенным солидарным любопытством или, возможно, стремлением извлечь из этого какую-либо выгоду, если представится случай, бригадир Голядкин вызвался помогать мне в моем преследовании Эфрусси. Именно он нашел подтверждение тому, что имя этого человека, по документам, было действительно Тадеуш Дрейер и родом он из Ворарльберга. Говорили, что за короткое время пребывания в Караншебеше он стал известен как непобедимый мастер азартных игр, а также игры в шахматы. Кодекс чести этой последней игры, идущий из глубины веков, он очернил, выигрывая у своих противников внушительные суммы денег. Голядкин довел до моего сведения, что офицеры и унтер-офицеры воинского подразделения, к которому принадлежал Эфрусси, неоднократно обращали внимание моего давнего товарища на необходимость строгого подчинения приказам, которые действовали в лагере, но Дрейер выходил невредимым после этих разносов. Оправдываясь, он врал, что якобы посылал деньги своим родителям в Ворарльберг. В связи с тем, что, в отличие от игр в карты или кости, шахматные партии не были запрещены в армии, его ни в чем не могли обвинить. Помимо того, что рекрут Эфрусси был способен обыграть любого, ходили слухи даже о том, что некоторые офицеры, пораженные его дьявольской игрой, были настолько у него в долгу, что не могли уже применить к молодому человеку какие-либо санкции.