Тень белого ворона - [45]

– Думаешь, люди способны любить?

Он спрашивает надломленно. Чувствуя, что Рен уже не так уверен в своих суждениях, и находя лазейку, Лис обрушивает новый поток слов. Быстрее, пока ее не заставили замолчать, пока есть возможность донести свою мысль, пока «неслышащий» готов обрести слух.

– «Быть человеком» значит не только плохое, но и хорошее. Мы испытываем разные эмоции. Они делают нас живыми, настоящими, – Лис говорит сбивчиво. – И одна из них – утрата близких. Как бы больно нам ни было, мы можем смириться с потерей. Даже самые глубокие раны со временем заживают, превращаясь в шрамы. И эти невидимые следы, что остаются на сердце, мы несем в памяти, бережно оберегая каждое воспоминание, – пауза. – Ты видел в глазах девушки боль от утраты, боль от любви.

Рен старается зацепиться за меркнущий голос Лис, но реальность отступает под натиском видений.

– Считаешь, она действительно любила?

– А ты сам знаешь, что такое любовь? – встречный вопрос. – В тебе есть что-то человеческое?

Вертикальные лучи солнца тонкими полосками прорезают темноту в сознании Рена. Гул стихает. Воспоминания накатывают потоком волн и отступают, позволяя увидеть холм и дерево, к чьей шершавой коре, держа в руках зеленое яблоко, прижимается спиной парень – человек из прошлого Рена. В воздухе витает запах приближающейся грозы. Гладкая кожура покрыта росой. Напрягая память, Рен старается отыскать имя парня, но тот, словно предупреждая о чем-то, прижимает палец к губам.

– Ты испытываешь страх и стыд, радость и счастье? – спрашивает Лис.

Рен стискивает челюсти. В его сознании и в сознании подобных ему настолько сильно въелся запрет испытывать эмоции, присущие людям, что даже сейчас, предав остальных, он все еще не может нарушить табу. Одно из немногих чувств, доступное таким, как он, – равнодушие, которое всегда балансировало на грани, склоняясь то в сторону ненависти, то в сторону болезненного одиночества. И шаткий баланс сохранялся благодаря тому, кто был рядом с Реном, тому, кто не давал ему упасть. Так откуда взяться другим, светлым чувствам, если они недоступны с самого начала? Возможно ли самому из тьмы создать свет? И не будет ли он извращенным?

– Ты не слеп, – с легким налетом грусти говорит парень.

Он надкусывает яблоко. Раздается хруст, и кислый сок течет по подбородку.

Слишком знакомо. По телу Рена пробегает дрожь, пульс учащается. Боль ввинчивается в голову через висок. Устремляется к шее и там, под бинтами, повторяя каждый изгиб скрытой от чужих глаз тайны, обжигает кожу.

– Ты тот, кому дана возможность увидеть, – почти шепот.

Рен вновь слышит нарастающий гул. Первая капля дождя теряется в высокой траве. Стоит ей впитаться в землю, и образы растворяются. Проходит несколько долгих минут, прежде чем к Рену возвращается зрение. Стоя по щиколотку в сугробе и прижимая к своей груди Лис, он растерянно смотрит вперед. Пальцы Рена неловко зарываются в медные пряди волос. Он по-прежнему находится в Бете и все то же свинцовое небо безжалостно сбрасывает снег на Вавилон.

* * *

– Праздник весны, – задумчиво говорит Рен, дожидаясь, пока из крана вместо ржавой воды потечет нормальная.

Пожимаю плечами и отворачиваюсь к окну. На гладкой поверхности ловлю отражение Рена и внимательно слежу за каждым его движением. Вот он неторопливо наполняет чайник водой и ставит его на огонь переносной печи, за заслонкой которой в причудливом танце сплетаются языки пламени. А вот уже берет с раковины две глиняные кружки. Держа их в левой руке, подходит к обычной деревянной полке, прибитой на уровне его головы и медленно, не торопясь, пробегается глазами по бумажным пакетам, где аккуратным почерком синими чернилами выведены названия сортов чая и их состав. Думая, какой заварить в этот раз, Рен проводит пальцами по каждому и останавливает свое внимание на ближайшем ко мне.

От паркета, как и от окна, тянет холодом. И все же, несмотря на это, маленькая кухня с глубокими трещинами в бетонных стенах и пятнистым, в грязно-коричневых разводах потолком кажется самым уютным местом во всем этом большом мире. Рен рассыпает чаинки по кружкам. Интересно, спокойно ли ему сейчас так же, как мне?

– Праздник, – повторяю, поворачиваясь к Рену.

Он поднимает голову и внимательно смотрит на меня. Хмыкая, усаживается на табуретку. Если с нее быстро встать – можно упасть на пол. Одна ее ножка плохо закреплена и постоянно шатается.

– Праздник? – дразня меня, переспрашивает Рен, вопросительно приподнимая одну бровь. – Ах да, весны, – улыбается, делая вид, будто только сейчас вспомнил, о чем речь.

Опуская руки на стол, он расслабленно смотрит в окно. Снег все еще валит. Под дуновением ветра снежинки меняют направление полета. Кухню наполняет свист чайника. Протягивая руку, Рен снимает его с огня.

– Самое тяжелое время года в этом мире – зима, – неторопливо начинает рассказывать Рен, разливая кипяток по кружкам. – Практически никакой еды, постоянный холод, голод, темнота, болезни и как итог – много смертей. А вот весной становится легче. Понимаешь, к чему я веду?

– Люди устраивают праздник, чтобы хоть на какое-то время забыть о своих проблемах?