Тень автора - [60]

– Мне кажется, тебя больше интересует это жуткое лицо, а не я. Оно превратило тебя в раба, и ты сам это знаешь, но все равно… тебе приятнее смотреть на мертвеца…
Слезы душили ее, и она, вылетев из комнаты, бросилась вниз по лестнице. И тут же, к своему великому облегчению, рас слышала раздавшийся сзади топот неровных шагов. Это Гарри спускался следом за ней. Однако она не оглянулась, а про должала бежать, моля о том, чтобы никого не встретить, тем более Беатрис; проскочив через кухонную дверь, она выпорхнула в сад и понеслась дальше от дома. Вскоре она остановилась, и он до гнал ее; тяжело дыша, стал вымаливать прощение, уверял в своей преданности, после чего заключил ее в объятия.
– Я так виноват, – сказал он потом. – Ты совершенно права, я веду себя по-дурацки. Мы уберем его в соседнюю комнату, и я больше никогда не взгляну на него.
– Ты тоже прости меня, я не хотела тебя обидеть. Ты только скажи – что ты видишь? Что чувствуешь? Что тебя так манит в нем?
– Я не могу… это как сон. Когда вдруг просыпаешься среди ночи и уверен, что никогда не забудешь его, а утром ниче го не можешь вспомнить… только то, что должен что-то вспомнить, но не можешь…
Корделия подозревала, что он что-то скрывает, но они уже шли к берегу реки, где, как она и мечтала, легли на траву и предались ласкам, а потом он сделал ей предложение, и утопленник был тотчас забыт.

Хмурым вечером, ближе к концу лета, Корделия опять сидела на подоконнике, ожидая, когда из-за поворота покажется знакомая фигура Гарри. Короткая записка, доставленная вчерашней почтой, сообщала ей, что он приедет в пятницу, между пятью и восемью часами вечера, в зависимости от того, когда ему удастся вырваться из офиса.
День выдался на редкость жарким, солнце палило нещадно, так что набежавшие ближе к вечеру облака воспринимались как благо. Но духота по-прежнему давила. Воздух был напоен тяжелым ароматом цветущих вьющихся роз, смешанным с запахами других цветов, листвы, мха, горячего камня, дерева и плавящейся от жары краски. Она в который раз обернулась к часам, стоявшим на камине: восемь минут седьмого.
Первые несколько недель после помолвки Гарри казался вполне довольным. Прекрасная погода позволяла им проводить много времени на улице, и в их прогулках неизменно присутствовали несколько часов райского наслаждения на берегу реки. Но в отсутствие Гарри дни тянулись уныло и медленно. Беатрис всю неделю оставалась в Лондоне, Корделия была намертво привязана к Ашборну, и не только из экономии, но отчасти и потому, что после визита к кардиологу тете Уне было предписано избегать нагрузок и отдыхать по несколько часов в день. И поскольку в доме не было телефона, а Гарри, как он сам признался, ненавидел писать письма, она всю неделю ничего о нем не слышала.

К тому же он катастрофически не умел ездить по расписанию, оправдывая свои опоздания тем, что забежал «на минутку» в музей или галерею, а задержался на час-полтора. На станции он мог запросто заболтаться со станционным смотрителем или встретить кого-то в деревне, а потом и вовсе заблудиться. Впрочем, каждый раз, появляясь на повороте к дому, он радостно махал ей рукой. Поджидая его, она по привычке садилась на подоконник с книгой в руках, но читать удавалось редко. Ее воображение было слишком богатым, а чувства слишком обостренными; так что, если Гарри не являлся засветло, ее начинало одолевать беспокойство и в голову лезли самые разные мысли. ПОЕЗД ЗАДЕРЖАЛСЯ. ОН ПРИНЯЛ ДРУГОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ И ЗАБЫЛ ПРЕДУПРЕДИТЬ МЕНЯ. ОН ПРОСТО ЗАБЫЛ. ОН БОЛЬШЕ НЕ ЛЮБИТ МЕНЯ. ОН ВСТРЕТИЛ ДРУГУЮ. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ. ПОЕЗД СОШЕЛ С РЕЛЬС. ОН РАНЕН… ОН МЕРТВ. Я БОЛЬШЕ НИКОГДА ЕГО НЕ УВИЖУ… И все это в красках и мельчайших подробностях. Эти мысли налетали на нее, словно мошки, рвущиеся к свету; стоило ей отмахнуться от одной, как полчища других обступали со всех сторон. И только знакомый приветственный взмах руки с тропинки мог остановить их нескончаемый поток.

В течение этих нескольких недель первый поцелуй вспоминался ей как самый искренний и чистый: она крепко прижималась к нему, мечтая лишь о том, чтобы их близость растопила все существовавшие между ними преграды. Она не могла сказать, когда набежала первая тень, но, чем больше она думала над этим, тем сильнее было ощущение, что тень тянется за ними давно, пока она не осознала, что его страсть уже не та. Она пыталась убедить себя в том, что его просто смущают проявления чувств на людях, но даже после того, как она научилась сдерживать свои порывы, он все равно нередко осаживал ее, словно говоря: «Полегче, старушка», и при этом нервно поглядывал на окна. А потом он начал произносить это вслух. Ее еще питала уверенность в том, что она должна быть безумно счастлива, но все чаще возникало ощущение, будто она отправилась прогуляться в безоблачный день и, поглощенная своими мыслями, не заметила, как сгустились сумерки, а когда подняла голову и огляделась, вдруг осознала, что уже давно дрожит от холода.
Ее и вправду знобило, хотя вечер был теплым. В доме царила тишина. Тетя Уна лежала в своей комнате, дядя Теодор наверняка читал в кабинете, Беатрис еще не вернулась из города. По пятницам занятия у мисс Харрингей обычно заканчивались около двух часов дня, и сразу после учебы она ехала домой. Но может, Гарри связался с ней и предложил ехать вместе, хотя раньше такого не было. По настоянию дяди Теодора Беатрис всегда уезжала в город первым утренним поездом в понедельник, а не вместе с Гарри в воскресенье вечером. Теодор говорил Беатрис, чтобы она не злоупотребляла гостеприимством подруги из Бейсуотера, но Корделия подозревала, что на самом деле он просто догадывается, как неприятно ей было бы наблюдать совместное возвращение Гарри и Беатрис, и в глубине души была ему благодарна. К сожалению, она слишком поздно поняла, что пожертвовала очень многим ради Беатрис. Четыре счастливых года, что она провела в Ашборне после окончания школы, теперь казались затянувшимся сном; ей тоже хотелось зарабатывать на жизнь, что она и собиралась делать после замужества, к тому же в Лондоне она бы каждый день видела Гарри.