Темы с вариациями - [23]

– Тогда не знаю, не знаю… Вы думайте, думайте, Николай Николаевич!..

И он растворился в дыму.

Поразмыслив некоторое мгновение, я подсел к Алексан Алексанычу Алову, тихо сидевшему в том же дыму в уголке декорации, и вопросил:

– Саша, что, если она споет про крепостную долю – «Отдали во чужи люди» и т. п.

– Пожалуй… возможно, – медленно проговорил Алексан Алексаныч. – Вы подумайте, подумайте, Николай Николаич…

Я забрался в дальний угол павильона и начал думать. Сначала сочинил нехитрый текст про «отдали во чужи люди», а потом и мелодию крестьянско-колыбельного рода (на это ушло не менее часа), после чего вновь подсел к Алексан Алексанычу.

– У меня готово.

– Ну, исполни.

Я тихонько запел с деревенскими подвываниями. Кончил петь. Лицо Алексан Алексаныча также приобрело серафическое выражение:

– Да… Хорошо-о-о… Николай Николаич! Да вы у нас еще и поэт!.. Все вроде бы подходит. – Алексан Алексаныч задумался ненадолго, затем вдруг радостно оживился и продолжил: – Слушай, а ведь будет интереснее, если она споет какую-нибудь мужскую, а не женскую песню?

Я обалдело вытаращился на Алексан Алексаныча, но, к счастью, тут же нашел выход – вспомнил изумительную «рекрутскую» песню XVIII века из сборника «Русских народных песен» Прокунина и немедленно ее воспроизвел.

– Это точно, это то, что нужно! Иди, спой Володе. Наумову песня понравилась.

– Давайте девочку! – потребовал я.

– Где девочка? Девочку давайте! Ведите девочку! – понеслось по павильону. И все из того же дыма ко мне вывели очень белобрысенького совенка лет одиннадцати с совершенно круглыми глазами и вполне безмятежным выражением лица.

– Ну, пойдем поработаем, – сказал я девочке, и нас повели в режиссерскую комнату, подальше от места съемки.

Два с половиной часа я разучивал с ней «рекрутскую». Надо честно сказать, что песня была архаичной и вполне сложной. Ребенок трудился изо всех сил, и песня наконец выучилась. Голос у нее был сильный, чистый, но совершенно прямой, как линейка. Мы отправились в павильон и сообщили, что «мы готовы».

«Перерыв! Перерыв! Перерыв!» – понеслось со всех сторон, и дым как-то мгновенно рассеялся. Само собой образовалось торжественное шествие: впереди вели девочку, за ней шли режиссеры, за ними я, за мной члены группы и, наконец, «желающие» из актеров. Направились в режиссерскую. Расселись. Наступила благостная тишина.

– Давай, спой! – сказал я девочке, и лица режиссеров заранее приобрели умильно-серафические выражения.

Она спела…

Вновь наступила благостная пауза. Выражения лиц режиссеров не изменились… Наконец Алексан Алексаныч вымолвил:

– Да-а-а… Хорошо-о-о…

Какое-то время еще помолчали, а потом, ни слова не произнося, начали потихоньку вставать. Вновь образовалось торжественное шествие, но только в ином порядке: впереди актеры, потом члены группы, потом вели девочку, потом меня, последними шли режиссеры. Я все время силился услышать, что они скажут, но они молчали. Наконец Владимир Наумыч склонился к медленно шедшему Алексан Алексанычу и тихо произнес:

– А девочка-то – г…!

Чего стоит балет

Министерство культуры РСФСР купило у меня балет «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» по известной сказке Э.-Т.-А. Гофмана. При решении вопроса закупочная комиссия разделилась пополам «за» и «против», и только голос председателя, Игоря Георгиевича Болдырева, решил вопрос в мою пользу.

Через два дня я пришел к нему для заключения договора.

– На какую сумму могу я рассчитывать? – спросил я Игоря Георгиевича.

Лукаво взглянув на меня, он ответил:

– А вы сами на какую рассчитываете?

В то время в оплате музыки балетов существовало четыре категории: пять тысяч рублей, четыре, три и две тысячи. И тут я совершил ошибку:

– Ну, я понимаю, я не Кабалевский… Наверное, мне возможно заплатить четыре тысячи…

– А вот я думаю, что вам надо заплатить… – он выждал паузу, – две.

– Игорь Георгиевич! Побойтесь Бога! За три года работы – в два раза меньше зарплаты дворника!

– Ну что ж, давайте посчитаем. – Он раскрыл ладонь левой руки и начал правой загибать пальцы левой. – Вы сами говорите, что вы не Кабалевский, – четыре тысячи; вы написали балет на сюжет Гофмана, а не на современную тему, – мы вас за это штрафуем на тысячу рублей – уже три; наконец, решение комиссии было отнюдь не единогласным, и только мой голос решил дело в вашу пользу – за это мы штрафуем вас еще на тысячу рублей, – итого две. – И он показал мне два пальца.

Я решился:

– Скажите, Игорь Георгиевич, у вас в кармане в данный момент есть три рубля?

Почувствовав игру, Болдырев чуть заметно улыбнулся и принял ее.

– Допустим, есть, – ответил он.

– Хорошо, давайте сделаем так: безо всяких договоров вы, лично вы, сейчас, не сходя с места, дадите мне три рубля, я положу вам на стол партитуру балета, и будем считать, что балет продан!..

Болдыреву речь явно понравилась.

– Что же вы сделаете с этой трешницей?

– Выйдя от вас, пойду куплю поллитру (дело происходило в 1967 году, поллитра стоила два рубля восемьдесят семь копеек), выпью ее в подворотне, и у меня еще останется мелочь, чтоб позвонить жене и сказать, что я продал балет.

– Позвольте, у вас еще останется одиннадцать копеек!