Тэмуджин. Книга 1 - [107]

– А какой прилежной да радивой притворялась при муже, а? – торжествующе уличала Оэлун Сохатай. – Даже нас, старух, сумела обмануть. А мы немало прожили на свете, немало невесток повидали, но такую хитрую в нашем племени мы еще не знали. Только что муж умер, а она тут же хвост в сторону.

Оэлун видела, что старухи перепили архи и сейчас были словно сумасшедшие, не знали меры своей злобе, и это было опасно. Видела она и то, что они были одержимы желанием мести – за то, что все эти годы она за высоким именем Есугея прожила независимо от них: не дрожала, не заискивала, как другие молодые невестки племени. На тайлганах и племенных празднествах, несмотря на молодость, восседала среди самых почетных; ее, оглядываясь на Есугея, побаивались понукать и одергивать старухи, даже сами Орбай и Сохатай воздерживались от того, чтобы открыто притеснять, и теперь, увидев ее перед собой одинокую и беззащитную, загорелись жаждой припомнить все.

Зная, что оправдываться или противоречить им сейчас бессмысленно, Оэлун, не сходя с седла, поклонилась и хотела отъехать, но не успела повернуть кобылу, как разъярившиеся старухи вскочили на ноги. Сжав кулаки, они стали подступать к ней, обходя с обеих сторон.

– А ну, стой, куда поехала?

– Смотрите на нее, она даже разговаривать с нами не хочет!

– Слезь с лошади!

По судорожно искаженным лицам старух было видно, что они распалились не на шутку и теперь не отпустят ее, пока не утолят злобу. Орбай одной рукой схватилась за повод недоуздка, другой, искривившись набок, подобрала из кострища толстую, дымящуюся и ярко краснеющую на конце головешку.

«Будут бить!» – промелькнуло у Оэлун в голове и она, вдруг загоревшись решимостью, безразличная к тому, что будет потом, дальше все делала как во сне. Натянув поводья, она подняла кобылу на дыбы. Орбай отпустила повод и, не удержавшись, рухнула в сторону, заорала дурным голосом.

– Держите ее! – исступленно закричала Сохатай, дико выпучив глаза, ошеломленная невиданной дерзостью. – Ты еще вырываться от нас будешь?.. Ну, подожди, сейчас мы с тебя шкуру спустим. Сдирайте с нее одежду! Рвите волосы!..

Несколько крепких женщин из ближнего круга с готовностью вскочили со своих мест, двинулись на Оэлун, мстительно улыбаясь ей в глаза. Она дернула поводьями, толкнула гутулами кобыле в бока. Та рванула вперед, грудью снесла с ног двоих; третью, уцепившуюся было в подол ее халата, Оэлун хлестнула плетью по лицу. Кобыла понеслась прочь, по-волчьи оскалив белопенные зубы; женщины перед ней шарахались в стороны, испуганно отползали с дороги.

Перед гребнем холма Оэлун оглянулась назад. Орбай и Сохатай, окруженные толпой, ожесточенно махали руками, выкрикивая что-то воинственное: было видно, к чему-то призывали женщин.

XIX

Вернувшись от тайчиутов, нойоны Хутугта, Бури Бухэ, Ехэ Цэрэн и Даритай, не расходясь по домам, остановились у Даритая. Будто бы хотели отдохнуть с дороги, заодно и обсудить положение, договориться о том, что делать дальше, но за едой да разговорами перебрали архи, остались ночевать. Наутро они опохмелились, снова перепили, а там уж пустились в безудержное многодневное пьянство…

На другой день после них в курень приехали Алтан с братьями, но, не пробыв и полдня, о чем-то переговорив с ближними людьми, уехали обратно. В ту же ночь все их подданные, занимавшие восточную часть куреня, разобрав юрты и погрузив поклажу в бычьи и верблюжьи арбы, укочевали.

Утром сородичи ходили по образовавшемуся пустому месту в курене, где еще вечером стояли юрты, рассматривали широкий след их кочевки, протянувшийся прямо на восток и поняли, что ушли они на осенние пастбища тайчиутов, под крыло к Таргудаю. А курень кият-борджигинов сократился четвертую часть. Разрушенным и нелепо изодранным выглядел он теперь по сравнению с прежним, гладким и цельным, как большой белый камень, видом.

В айле Даритая теперь ежедневно резали овец и беспрерывно варили в котлах мясо, а в большой юрте, провонявшей крепкой хорзой и нестерпимым перегаром, с утра до вечера не стихали пьяные голоса. Даже Хутугта, всегда отличавшийся сдержанностью к вину, а в последнее время отказавшийся от него совсем, на этот раз не уступал другим.

Глядя на нойонов запили и подданные. Видя, как мгновенно порушились улусы их властителей, как пошатнулось их положение в племени и как опускаются они сами, подданные словно отвязались от пут. По всему куреню с утра до вечера толпами бродили подвыпившие нукеры, забросили свои работы харачу и боголы. Женщины, глядя на мужей, тоже оставили свои ежедневные хлопоты, перестали доить коров и кобыл, подпуская к ним телят и жеребят; перестали сбивать масло, выделывать шкуры. Голодные их дети уходили на реку или в степь, ловили рыбу и охотились на тарбаганов, жарили их на кострах. Некормленные собаки, разинув пасти, рыскали между юртами, горящими глазами высматривая добычу, и уже несколько раз люди видели, как те по-волчьи нападали на овец и телят, разрывали их на куски, за малое время не оставляя от них ничего кроме шкуры, рогов и копыт. В несколько дней курень погрузился в такую бездну запустения, какого не помнили старики еще с тех времен, когда по степи рыскали войска чжурчженей, истребляя целые рода и племена, а уцелевшие, бросив свои хозяйства, спасались по ущельям и оврагам.