Темный мир - [22]

— Я тоже читал.

— Может, и здесь? Недаром тут почти никто не живет.

— Не знаю, — честно сказал я. — В любом случае — надо выбираться на открытое место.

— Это да. И еще чтобы там был ручей. Или ключ.

— Или озеро.

— Лучше всего озеро.

— Тихо, — сказал я.

Где-то вдали, на пределе слышимости, возник звук мотора. Он медленно перемещался.

— Вот и дорога, — сказал я. Сверился с компасом. Судя по звуку, дорога оставалась справа от нас — а значит, мы вот-вот выйдем к озеру. Ну, если не вот-вот — то все равно выйдем. Проявив завидное упорство.

Мы прошли еще немножко вперед — и буквально выскочили на поляну. Туман все еще держался, светился, и поэтому, увидев контуры построек, мы оба подумали, что это наш хутор. И бросились со всех ног…

Но это, ребята, был не наш хутор.

Стоял покосившийся забор, подпертый зарослями такой густой крапивы, что я даже попятился. Ворота были без створок — только столбы и перекладина. Судя по неприбитой траве, в них давным-давно никто не входил. За воротами виднелся один дом, за ним угадывался амбар или хлев.

— Ухты, — сказала Маринка. — Заброшенный…

— Да, — кивнул я. — Наверное, тут таких немало.

— Колодец должен быть, — сказала она. — Давай найдем?

— Ну, давай…

Пить действительно хотелось чертовски.

Колодец имелся, но добраться до воды — а она вроде бы стояла внизу — не было ни малейшей возможности: отсутствовали не только ведро и цепь, но и ворот, и пара верхних венцов сруба. Как будто кто-то специально разорил это место, чтобы люди не возвращались.

Сам дом был типичной карельской избой в три окошка, с бесстропильной крышей и несимметричным перерубом — то есть в передней длинной стене сначала два окошка, потом идет внутренняя межкомнатная перегородка из таких же примерно по диаметру бревен, врубленная в переднюю стену или «в клин», или «в лапу», и потом — еще одно окошко. Отличием от множества подобных изб был навес над входной дверью, на перекладине которого с трудом различались какие-то знаки — наверное, обереги. Я попытался сфотографировать перекладину, но света было еще слишком мало, а со вспышкой видна была только чистая поверхность доски — фронтальный свет как бы заливал борозды. Ладно, подумал я, дома увеличим, плеснем контрасту…

Маринка потрогала дверь. Замка никакого видно не было, но дверь не поддавалась — возможно, была забита гвоздями или просто набухла.

— Давай войдем? — В голосе Маринки вдруг послышалось непонятное возбуждение. — Вдруг там… ну, что-нибудь? А?

— Да неловко как-то…

— Перед кем? Никого нет. И сто лет тут никого не было.

— Я вижу. Но все равно…

— Ай, да ну тебя…

Она повернулась к двери боком, наклонилась — и ударила стопой примерно в то место, где остались следы от дверной ручки. Удар у нее был несильный, но акцентированный. Двери в избах делались всегда открывающимися внутрь: кто-то из этнографов считал — чтобы не завалило снегом, а кто-то — чтобы нельзя было подпереть снаружи и поджечь дом… то есть поджечь всегда можно, а вот подпереть уже нельзя. В моей голове это плохо вяжется с миролюбием северных народов, хотя… Если припомнить любимого народного героя Лемминкяйнена (помните рассказ деда Терхо?) — версия приобретает осмысленность. Мало того что сам герой считал в порядке вещей заявиться на свадьбу, куда его специально не позвали, чтобы не портил людям настроения, мать не послушал, а ведь она его не пускала — нет, заявился, все испоганил и хозяина дома прирезал; так ведь и ответ прилетел, по нашим меркам, совершенно адекватный: всех родных обидчика, кого поймали, вырезали, а деревню разорили. И, что характерно, никакого удивления или возмущения в авторском голосе я не нахожу. Я в нем слышу: все так делают, особенно если сам виноват. Но вот что у меня с этим — вполне современным, то есть людоедским, не находите? — модусом операнди' не сходится, так это полное отсутствие в маткультуре залежей оружия. Должно быть, и много. Не-а. Но ведь не голыми же руками они друг друга душили?..

От лат. modus operandi — образ действий.

В общем, что-то здесь не сходится, но, увы — информации мало, копать и копать. Копать и копать.

Моя помощь в таранном деле Маринке не потребовалась, со второго удара дверь чуть приоткрылась. Теперь 1 уже отговаривать ее было бесполезно, а стоять в стороне — неловко.

Мы навалились вдвоем — раздался скрежет (и точно, это выдирались из косяка ржавые гвозди); образовалась щель, а потом дверь распахнулась.

Маринка скользнула у меня под мышкой и вошла первой.

В сенях стояла лавка, а на лавке — очень ржавое, буквально кружевное ведро. Я его щелкнул.

Дверь во внутренние помещения была только прикрыта. Внутри было совсем темно — окна закрывали дощатые ставни, и свет едва пробивался сквозь щели. Я подошел к окну и нащупал крючок. С совсем уж гнусным скрежетом заржавевших петель створки приоткрылись.

Как известно, избы возводятся вокруг печи. Карельские, рассчитанные на долгую морозную зиму, — тем более. Причем возводятся они очень продуманно: вот эта большая, в два окна, комната, в которую выходит только один угол печи, называется летней избой, а к зиме здесь должна выстроиться немаленькая поленница — чтобы не бегать за каждой порцией дров на мороз; а основное тепло печь отдаст в меньшую «зимнюю» избу и на кухню.