Темный крестоносец - [72]

На несколько секунд установилась тишина, потом Леклерк совершенно изменившимся тоном сказал:

— Спасибо, Хьюелл. Вы, разумеется, совершенно правы. Он меня просто спровоцировал.

— Ага,— раскатисто прогудел Хьюелл.— Он вас достал. Умник хренов. Я бы ему сам с удовольствием голову открутил.

Да, я не среди друзей, это ясно. Но в тот момент они меня не очень беспокоили. Мне вообще было не до них. Хватало беспокойства и мыслей о себе самом. Левая рука и левая часть лица соревновались друг с другом: кто заставит меня повыше прыгнуть от боли. Борьба велась отчаянная, но вскоре они бросили спорить и объединили усилия. Вся моя левая половина погрузилась в одну глубокую, всераздирающую боль. Я смотрел на панель пульта управления, и кнопки то вплывали в фокус, то выплывали из него, начиная подпрыгивать, словно горошины на подносе. Хьюелл нисколько не преувеличивал. В одном можно было быть абсолютно уверенным: следующего удара я уже не перенесу. Я медленно разваливался на части. А может, не так уж и медленно.

Слышались голоса, но я не понимал, обращаются они ко мне или нет. Нащупал ногой табурет и тяжело плюхнулся на него, схватившись руками за пульт управления, чтобы не упасть.

Вновь послышались голоса, и на этот раз я узнал голос Леклерка. Он приблизился ко мне на пару футов, держа перед собой трость горизонтально, двумя руками. Суставы его пальцев напряглись и побелели, как будто он собирался переломить трость пополам.

— Вы меня слышите, Бентолл? — произнес он холодным тихим голосом, который понравился мне еще меньше, чем недавние истерические визги.— Вы понимаете, о чем я говорю?

Я перевел глаза на капающую на цементный пол кровь.

— Мне нужен врач,— с трудом пробормотал я. Челюсти свело, губы распухли, и говорить было очень непросто.— У меня разошлись швы на руке.

— К черту ваши швы,— удивительно заботливый человек.— Вы приступаете к работе с ракетой, и приступаете немедленно.

— Ох! — сказал я. Попытался сесть прямо и полуприкрыл глаза, пока он не получился передо мной более или менее в фокусе. Как в неисправном телевизоре, когда изображение начинает троиться.— Как вы собираетесь меня заставить? Ведь придется заставлять, от этого вам никуда не деться. Как? Пытками? Попробуйте, принесите клещи для вырывания ногтей и посмотрите, как себя поведет Бентолл.— Я наполовину спятил от боли и уже сам не понимал, что несу.— Один сеанс пыток, и Бентолл в лучшем из миров. Кроме того, я все равно ничего нс почувствую. Посмотрите, у меня рука дрожит, как осиновый листок.— Я вытянул руку, чтобы он убедился, как она дрожит.— Как, по-вашему, я смогу монтировать такую сложную цепь... .

Он ударил меня по губам тыльной стороной ладони. Но слегка.

— Молчать! — Флоренс Найтингейл была бы от него в восторге. Умеет человек обращаться с больными.— Существуют другие способы. Помните, что было, когда я задал глупому лейтенантику вопрос и он отказался отвечать? Вспоминаете?

— Да,— как будто месяц прошел с тех пор, а ведь это было всего несколько часов назад.— Помню. Выстрелили человеку в затылок. На следующий раз лейтенант сделал то, о чем вы просили.

— То же самое будет с вами. Попрошу привести сюда матроса и снова предложу вам заняться ракетой. Если откажетесь, матрос будет убит.— Он щелкнул пальцами.— Вот так.

— Неужели?

Он не ответил, просто подозвал одного из охранников и прошептал ему что-то на ухо. Китаец кивнул, повернулся, но не успел сделать несколько шагов, как я сказал Леклерку:

— Позовите его обратно.

— Вот так-то лучше,— кивнул Леклерк.— Будете сговорчивей?

— Скажите ему, чтобы прихватил всех. Матросов и офицеров. Можете перестрелять их одного за другим, мне наплевать.

Леклерк уставился на меня.

— Вы что, окончательно спятили, Бентолл? — заговорил он наконец.— Или не верите в серьезность моих слов?

— Я тоже говорю серьезно. Вы забываете, с кем имеете дело, Леклерк. Я агент отдела контршпионажа, и общечеловеческие принципы для меня ничего не значат. Вам это следовало бы знать в первую очередь. Кроме того, я прекрасно понимаю, что вы все равно собираетесь их всех перестрелять, прежде чем уберетесь отсюда. Что с того, если они на сутки опередят график? Валяйте, тратьте патроны.

Он молча смотрел на меня. Текли секунды, сердце тяжело ухало в груди, отдаваясь болью, ладони повлажнели от пота. Он отвернулся. То, что он мне поверил, я знал. Это вполне соответствовало его беспощадной логике, логике преступника. Он что-то тихо сказал Хьюеллу, который вышел вместе с охранником, потом снова повернулся ко мне.

— У каждого есть своя ахиллесова пята, Бентолл,— миролюбиво сказал он.— Мне кажется, вы любите свою жену.

Жара внутри бетонного бункера стояла невыносимая, как в печке, но я похолодел, словно очутился в морозильнике. На мгновенье ярость и боль отступили куда-то, и я чувствовал только, как спина и руки покрываются гусиной кожей. Во рту вдруг пересохло, и в глубине живота возникла мерзкая тошнотворная слабость, которая всегда сопутствует страху. А я испугался, испугался тем страхом, который был мне доселе неведом. Я его ощущал, ощущал руками, чувствовал во рту его привкус, и этот привкус был самым гадким из всех, которые мне довелось перепробован, раньше. Я ощущал его запах в воздухе, и этот запах был смесью самых отвратительных зловоний. Боже, я должен был это предвидеть. Я представил ее лицо, перекошенное от боли, карие глаза, потемневшие от ужаса и страданий. Это же так очевидно. Только Бентолл мог упустить такое из виду.