— Тодд, расскажи мне что-нибудь.
— Мэм?
— Бывают дни, когда тебя не интересует учеба. Ответь мне сейчас честно. Разве это не так?
— Наверное, так.
— Что ж, когда наступают такие дни, чем тебе хотелось бы заняться?
— Мне всегда нравилось учиться, мэм.
Стелла спокойно покачала головой:
— Невозможно учиться, если твои мысли бродят где-то далеко. Может быть, ты предпочел бы заняться чем-то другим?
— Чем именно?
— Разве у тебя нет любимых занятий? — возразила Стелла. — Например, рисование?
Внезапно в глазах Тодда вспыхнуло подозрение. Его ответ выглядел странно:
— А вы действительно только воспитательница, мисс Оуэнз?
— А в чем дело? Кто же я, по-твоему?
Он не ответил на последний вопрос. Только на предыдущий.
— Да, я люблю рисовать, мэм. Очень люблю.
— Это прекрасно. — Стелла собралась с мыслями. Она потянулась за злобным портретом Харриет Хок и повернула его так, чтобы мальчик увидел его, неотступно наблюдая за его лицом. Эффект был невероятным. Юное лицо побелело, сделавшись бледным как мел, за исключением двух красных пятен на щеках. — Ты узнаешь свою работу, Тодд?
— Где вы нашли его? — Его голос, вероятно, поднялся из адских глубин.
— Какое это на самом деле имеет значение, Тодд? — тихо спросила Стелла. — Я нашла его и знаю, что этот рисунок сделан тобой, и это расстраивает меня. Ужасно расстраивает.
Тодд смотрел на нее странным взглядом, по его лицу было видно, что ему стыдно.
— Эта находка… означает ли это, что вы теперь откажетесь от меня?
Стелла изучала юное лицо.
— Почему ты считаешь, что я могла бы так сделать?
Он не захотел отвечать.
— Тодд, — мягко настаивала Стелла, — я хочу, чтобы ты рассказал мне все о себе и об Оливере. Прямо сейчас. Это ужасно важно.
Он смотрел недоверчиво.
— Разве вы не знаете об этом все?
— Конечно нет! — Стелла ответила резко, несмотря на свои благие намерения. — Я хочу услышать все в твоем собственном изложении.
— Это не имеет значения, — ответил он тупо.
— Нет, имеет. Я жду, Тодд. С самого начала, пожалуйста.
Он повернулся к ней лицом, оно было беспомощно и юношески прекрасно. Стелле хотелось прижать его к себе, однако она не посмела этого сделать. Он сам должен все объяснить, иначе она будет сомневаться в нем до конца своей жизни.
— Я нарисовал картину. Для своего отца. Он собирался в длительную поездку. Не на один месяц. Я подумал, что ему было бы приятно взять с собой портрет матери. Я хотел, чтобы он положил его в свою сумку, чтобы он был с ним всегда, куда бы он ни поехал.
— Продолжай.
Слова пробивались болезненно медленно, мучительными рывками.
— Это был первый портрет, который я нарисовал. Оливер рисовал так много всяких картин для отца. И я хотел сделать для него рисунок, только для пего. Я трудился над портретом в своей комнате, когда меня за этим занятием застал Оливер.
— А потом? — Стелла понимала, что его надо подталкивать, терпеливо добиваться продолжения истории.
— Оливер сказал, что рисунок очень красивый. Он сказал, что моему отцу он понравится даже больше, чем те рисунки, которые сделал он. Я сказал Оливеру, что еще не совсем закончил рисунок, но он забрал его у меня и не захотел возвращать. Он держал его в высоко поднятых руках, я не мог дотянуться. Оливер был высоким, понимаете, мэм. Таким высоким. Я плакал, но он только смеялся. Он сказал, что вставит его в красивую позолоченную рамку и отдаст отцу. Он сказал, что только он знает, какая рамка понравится отцу.
Пораженная тем, как он защищает созданное им уродство, Стелла только спросила:
— Когда же он вернул рисунок назад?
В ответ Тодд нахмурился:
— Он мне его вообще не возвращал. Каждый раз, как я спрашивал Оливера о нем, он говорил, что впереди еще много времени. Но его не было! Я бы выкрал рисунок, но не смог этого сделать.
— Оливер запер его в своей комнате?
— Да. Потом настал день, накануне отъезда отца, а Оливер все еще не хотел отдавать мне рисунок. Я спросил его, и он объяснил, что только что получил для него подходящую рамку, которая понравится отцу, и он сам передаст рисунок отцу с выражением моей любви. Он также сказал, что нарисовал другую картину, намного лучше моей, которую отец по-настоящему полюбит.
Окончательно сбитая с толку, Стелла теперь только слушала его.
— А потом?
— Он позволил мне увидеть его. — Внезапная боль вспыхнула в глазах мальчика. — Это был еще один портрет моей матери. Ужасный портрет. На нем она выглядела как… как… я не могу сказать этого… но Оливер заставил ее выглядеть так, и он хотел сделать так, чтобы отец подумал, будто это нарисовал я!
— Почему ты не разорвал этот рисунок?
— Я не мог. Он держал его высоко… так высоко, что я не мог дотянуться. А потом он унес его в свою комнату.
— Что ты сделал после этого?
— Я не знал, что делать! — вскричал Тодд. — Мой отец возненавидел бы меня… ведь он так любил мою мать!
— Но, Тодд, — взмолилась Стелла, желая верить ему, — ты мог бы сказать отцу, что не рисовал этого портрета.
— Он не поверил бы мне. — Тодд выразительно замотал головой, отрицая такую возможность. — Он не мог идти против Оливера.
— Расскажи мне все до конца. Пожалуйста.
— Оливер сказал, что отдал этот рисунок отцу в тот же вечер. Он смеялся надо мной и называл меня маменькиным сыночком, потому что я плакал. И он спросил меня, чего я боюсь. Я боялся его, я всегда боялся его. Он был такой… плохой.
